12

Режиссер Никита Михалков
Сценаристы: Никита Михалков, Владимир Моисеенко, Александр Новотоцкий
Оператор Владислав Опельянц
Композитор Эдуард Артемьев
Продюсеры: Никита Михалков, Леонид Верещагин
Актеры: Сергей Маковецкий, Сергей Гармаш, Никита Михалков, Валентин Гафт, Алексей Петренко, Юрий Стоянов, Сергей Газаров, Михаил Ефремов, Виктор Вержбицкий, Алексей Горбунов, Сергей Арцибашев, Роман Мадянов, Александр Адабашьян и др. Продолжительность 160 мин.
Жанр: драма
Производство: Россия

Ровно полвека назад на экраны вышел классический фильм Сидни Люмета "12 разгневанных мужчин", в котором социальные проблемы Америки решались средствами психологической драмы по принципу "Кто, если не я". Главную роль играл там, как помнится, Генри Фонда... А помнится последнее потому, что в том фильме, несомненно, был главный герой. В римейке Никиты Михалкова, точнее сказать, не в римейке, а в вариации на сюжет люметовской картины, главного героя нет, если, конечно, не считать главной героиней (а заодно и целью, и смыслом - то есть задачей и сверхзадачей текста) - саму нашу действительность, опухшую от сна, зато всегда склонную к буре в стакане. То бишь, как давно известно, бессмысленную и беспощадную. Я всё это - о том, что начали-то мы вроде как с персонажей и артистов... И тут, как ни крути, самых главных героев в фильме Михалкова трое... и еще добрый десяток - не самых, а просто главных.

Дело в том, что свою судебную драму по мотивам судебной драмы Люмета Михалков снял не как психологическую или даже социальную драму, а как трагикомическую пикареску, в которой, однако, нет героя-плута, приключения которого ненароком выводили бы на чистую воду все общество, и нет только лишь потому, что все 12 или даже больше главных героев - плуты и проходимцы, невзирая на то, что иные из них и прожили, как считают сами, честную трудовую жизнь. Ибо ведь это ж всё наши люди, а мы живем, как опять-таки всем известно с радищевских времен, не по закону, а по понятиям. По понятиям же и рассуждаем, и заседаем, и судим себя и других.

В данном случае двенадцать присяжных заседателей, представляющих как бы всю есенинскую Рас-сею, азиатскую сторону, с разных сторон и в миниатюре, будучи лишены мобильных телефонов и собраны в спортзале средней школы (поскольку здание суда находится в состоянии перманентного капремонта, а здание школы в этом смысле то ли еще, то ли уже - трудно сказать, но вид неприглядный), должны решить судьбу чеченского подростка, обвиненного в убийстве своего русского отчима, между прочим - офицера-спецназовца. Причем любому из них, героев, а равно и из нас, зрителей, с первой минуты ясно, что этот хрупкий мальчик-интеллигент, только что не в пенсне и не со скрипкой, да и по-русски ни бельмеса - ну так какие на дворе тысячелетья, такие и интеллигенты по соседству, - ежу, говорю, понятно, что пацан этот не то что не мог бы зарезать самодельным перышком, купленным за полбакса на птичьем рынке, полуторацентнерового профессионального убийцу, но и даже надоедливую муху смычком отогнать, однако ж двенадцать разгневанных судебными проволочками мужчин, вняв прокурору и совершенно проигнорировав невнятицу адвоката, собираются за четверть часа обсудить и вынести короткий вердикт: "Виновен!"

И, натурально, "был один, который не стрелял". С него-то, с усомнившегося Макара, заваривается почти трехчасовая русская каша из топора - извечное и единственное наше фирменное блюдо, показавшееся, однако, восхитительной экзотикой членам жюри Венецианского фестиваля. Отчего бы?

А оттого, думаю, что фантомные боли - они, может, и не самые сильные боли на свете, зато самые долгие. У них, реально живущих на Западе по закону как минимум тысячелетие, такой, теперь рудиментарный, орган, как совесть, тоже, видать, болит. Как раз такой вот фантомной болью. Ну а как же иначе, как же - не фантомной, когда о подобных рудиментах снимает кино нынче едва ли не один Кустурица, если, конечно, не считать кинематографистов не нашей, не европейской культуры и, соответственно, не христианской религии? У Кустурицы, стало быть, болит, у всех остальных - здорово...

Но вернемся к нашей отаре, согнанной в школьный спортзал. Здесь, силами лучших наших и всеми любимых актеров, созданы не столько характеры, даже не типажи, сколько чуть ли не гоголевским глазом схваченные многонациональные типы российской действительности, пусть безымянные, зато номерные: говоруны от технической и просто интеллигенции (Маковецкий и Ефремов), почти шукшинские персонажи из народа и почти распутинские - из почти народа (Гармаш и Петренко), здесь присутствует почти анекдотическая троица: русский (все тот же убийственно точный, может быть, самый из всех собравшихся точный в изображении трагифарсового своего персонажа Гармаш), еврей (Гафт) и "лицо кавказской национальности" (Газаров), артисты и предприниматели, врачи и таксисты, бывшие офицеры... ах, пардон, офицеры в отставке, ибо, как указано автором фильма в актерской его ипостаси: "Русский офицер бывшим не бывает". Со своей стороны, усомнимся: лично мы таковых встречали, и неоднократно. Впрочем, то, может, были не русские, а советские офицеры...

  Присутствуют в спортзале, кроме того, некий вообще говоря кладбищенский бог, а также известный многим продюсер Лесневский и всем известный политик Новодворская - не сами по себе, разумеется, а в виде грубоватых - и это еще мягко говоря - пародий. Нет, сыграны эти пародии блистательно - чего стоит только работа одного Стоянова! - и объекты пародий - те же гоголевские, наши то есть, типы, вот только неприятно как-то временами...

А с другой стороны, как же без сведения счетов? Ведь не только все мы, зрители, но и сам, страшно сказать, Никита Сергеевич - он же ведь тоже плоть от плоти наш человек, живущий по тем же понятиям, разве что не в полуподвале, а в пентхаузе...

Ну, Бог с ними, со счетами. Кино михалковское, помимо многого прочего, про русскую болезнь говорильни. Это повальная болезнь, но не моровая. За два с половиной часа экранного времени ею заразились от первого усомнившегося заседателя, исполняемого Сергеем Маковецким, все прочие персонажи картины, даже те, кто сначала не готов был этого Макара понять, а в ходе прений выражал недвусмысленное желание растерзать его собственными руками.

Каждый из двенадцати - живой человек, со своими иконами, но и со своими тараканами. Каждый из двенадцати с той или иной степенью видимого желания, но раздевается по ходу фильма догола. Каждый - некрасив, но и в своем праве. То есть при своей правде.

Так о чем михалковское кино? О том, думаю, что правд на свете много, но и истин не меньше. Тем более в стране, где живут не по закону, а по понятиям. Сколько понятий, столько и истин. Вы уж не подумали ли, Михалков в своем фильме призывает нас жить иначе? Бросьте! В чем в чем, а в розовом романтизме этого художника обвинить невозможно. Она, в сущности, глубоко пессимистична, новая михалковская картина, гораздо более пессимистична, чем та ранняя и великолепная его чеховская "Неоконченная пьеса...", с которой "12", очевидно, перекликаются громче, чем с прочими его фильмами. Та же непрекращающаяся русская говорильня, в которой родятся и живут, женятся и умирают, в которой решается и происходит всё - и ничего не происходит, ничто не меняется, а только лица - но не типажи! - самих собеседников. (И совершенную уж полноту картине про 12 присяжных российских апостолов придает типаж тринадцатого "рыцаря" или тринадцатого стула - кому как больше нравится, к круглому столу не допущенного - судебного исполнителя, которого, как всегда замечательно, играет Александр Адабашьян, отобравшего у заседателей мобильники и поддерживающий, так сказать, общую говорильню индивидуальной - собственным трёпом по чужим сотовым за общий чужой счет.)

И когда двенадцать договариваются до полной перемены участи подсудимого, оказывается, что оправдать его надо, но нельзя, потому что в тюрьме он дольше проживет. И наступает финал-апофеоз действа - все ведь уже высказались и обнажились и прошли не только индивидуальный помыв, но и коллективную баню. И вот этот финал, кажется, далеко не всеми зрителями и критиками принятый, по-моему, на самом деле апофеоз, ведь в раже своей свободы слова двенадцать, с одной стороны, подписывают смертный приговор освобождения для малолетнего чеченца, а с другой - истинно говорю вам - совершают подвиг разрешенного теперь непослушания - непослушания, за которое их не побьют и даже не осудят. Они умывают руки, подарив узнику свободу быть убитым не в тюрьме.

Таким образом, оно про основополагающий и вседержащий наш пофигизм - новое михалковское кино, про главное качество русского человека, то самое, из-за которого "Суждены им благие порывы, но свершить ничего не дано", и то самое, из-за которого мы всегда были, остаемся и останемся достойны своего кровожадного бандита-правительства. К нему, второму в русской культуре тексту с названием "12" , на мой взгляд, недурной был бы стихотворный слоган, однако не из Блока, а из Вознесенского, но в кибировском духе: "Выпусти птицу на мороз!" Почему так? Да потому что здесь, в смысле в картине Михалкова, в смысле - у нас, даже птицы такие же пофигисты, как люди. Вот, например, воробей, залетевший на заседание то ли погреться, то ли так, из любопытства. Залетевший да и оставшийся до конца - как символ нашего всего: от узника совести до неблагодарного засранца: его пригрели на батарее, хлебушка ему покрошили, а он вдруг -фррр и нам на воротник... Ой, много его, воробья, слишком много в новой картине Никиты Михалкова!

Потому живем, как птички Божии, - зачем-нибудь да как-нибудь. А вы, господа Кончаловские, отец и сын, говорите: "глянец".

Фильм «12»
Год выпуска: 2007

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я Прочие