Поэт Васильевского острова (о книгах и городе Вадима Шефнера)

Шефнер, Вадим Сергеевич

Шефнер, Вадим Сергеевич. Избранные произведения: в 2-х томах. Том 1. Стихотворения. - Л.: Художественная литература, 1982. - 528 с.
Шефнер, Вадим Сергеевич. Избранные произведения: в 2-х томах. Том 2. Проза. - 608 с.
Шефнер, Вадим Сергеевич. Облака над дорогой: повести; рассказ / ил. С. Острова. - Л.: Детская литература, 1969. - 224 с., ил.

Год издания: 1982
Рецензент: Распопин В. Н.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

Борис Пастернак

Добрый день, друзья мои!

Сегодня мы поговорим о творчестве замечательного ленинградского поэта и прозаика Вадима Сергеевича Шефнера. Мы не впервые и, вероятно, не в последний раз обращаемся к его книгам. Думаю, что вы не забыли нашу беседу о его дилогии «Счастливый неудачник» и «Миллион в поте лица», во многом автобиографической; впоследствии, надеюсь, обратимся и к его фантастике. Сегодня же речь пойдет о поэзии Шефнера и его автобиографической и близкой к таковой прозе.

По преимуществу Шефнер - поэт, с поэзии начал, ею же и завершил долгий жизненный путь, стихи писал всегда, хотя как прозаик, в особенности как фантаст, вероятно, был более популярен среди широкого круга читателей. Но при этом и в бытовой прозе, и в фантастике он, конечно, остается прежде всего поэтом. Отсюда - автобиографичность даже очевидно выдуманных историй, им рассказанных. Отсюда же всегда узнаваемый его лирический герой-рассказчик (чаще всего повести Шефнера написаны от первого лица). Отсюда же и онтологичность шефнеровской прозы, непреодолимая тяга автора к деталям, к подробным описаниям природы, состояния души - причем не только человека, но и другого главного героя всего творчества Шефнера - родного города. Порой кажется, что не только герой шефнеровских стихов и повестей бродит по Ленинграду, но и, как это ни кажется странным, Ленинград плутает по закоулкам человеческой души.

Вадим Шефнер (1914/1915 - 2002) - потомственный дворянин, сын, внук и правнук военных и моряков, прожил долгую жизнь, не уставая ею, жизнью, восхищаться, несмотря на то, что его век пришелся на самую страшную и тяжкую эпоху российской истории: революция, гражданская и Отечественная война, разруха, сталинский геноцид, страдания и массовая гибель ни в чем не повинных людей, тем более - представителей класса, к которому поэт принадлежал с рождения. Вдохновенный поэт и тонкий прозаик, человек высокой культуры и великой скромности, учившийся в юности у крупнейших литераторов эпохи Ю.Н. Тынянова, А.А. Ахматовой, М.М. Зощенко, Н.А. Заболоцкого, Шефнер никогда не был ни столь популярен, ни столь прославлен, как иные его современники, однако, казалось, что он был всегда, его читали и продолжают читать даже теперь, когда забыли многих из его более удачливых соперников. Почему? Потому, что самая жестокая правда и самая ласковая сказка в его творчестве друг от друга неотделимы, составляют его суть, дарят читателю трепетную надежду даже тогда, когда герои уходят из жизни и никаких надежд вроде бы уже не остается. В его книгах - и поэтических и прозаических - всегда есть свет любви и надежды, в какие бы темные тупики ни заносила судьба героев. И при этом Шефнер вовсе не кажется записным оптимистом, ибо был он для этого слишком мудр и мужественен.

Нельзя развести беду руками, тем более такую беду, как война, голод, гибель, но можно ее пережить, пересилить в себе, найти из нее выход, с головой окунувшись в труд. По большому счету, именно об этом написаны лучшие вещи Шефнера. А еще - о преодолении страха жизни. Нет, речь не об экзистенциальном ужасе бытия. Но о том ужасе, который творит история, а историю ведь творят сами люди.

Вот герой повести «Облако над дорогой» - совсем еще маленький сирота, как каверинский Саня Григорьев в Энскую пору его жизни, вынужден бежать из дома жестокой тетки куда глаза глядят, потому что жизнь без любви невозможна, особенно в детстве. Но ведь не только поэтому! Еще и потому, что манят мальчишку в даль дальнюю надежды и чудеса - те, что существуют где-то в мире и, может быть, ждут нас не дождутся. Право же, здесь, в шефнеровском «Облаке над дорогой» не только Горький, здесь и Каверин, и Пантелеев, и Грин, и вся подростковая приключенческая литература всех времен и народов. И что из того, что путь героя лежит не через прерии да океаны, а всего лишь по разбитым дорогам и нищим деревушкам послереволюционной петербургской губернии, коль скоро придется ему и голод вытерпеть, и страх одинокой ночевки в незнакомом лесу преодолеть, и через беспризорничество пройти. И конечно, повстречать разных людей, чьи судьбы трудны, но сердца не очерствели. И вот тут, конечно, проявляются уроки именно Горького, без влияния которого советская проза немыслима.

Вообще, автобиографические и близкие к автобиографическим повести Вадима Шефнера легко выстраиваются в единый ряд, как бы продолжают друг друга, хотя чисто художественные его вещи и рассказывают вроде бы о разных героях. Но если читать не подряд, а с некоторыми перерывами, то в памяти или в воображении читателя рассказчики как бы переходят из одного текста в другой, и «Облака над дорогой» свободно перетекают в «Счастливого неудачника», а «Счастливый неудачник» кажется предысторией «Сестры печали», в которой повзрослевшие герои, прошедшие лишения беспризорнического детства и детдомовского отрочества, выходят в большую жизнь, встречают первую любовь и - почти все - раннюю гибель на полях сражений Великой Отечественной.

«Сестра печали» - если не лучшая, то, наверное, самая пронзительная, я бы сказал, ремарковская повесть Шефнера. Не потому, что она про войну, хотя и про войну тоже, а потому, что - про предчувствие войны. Тональность этой вещи не просто минорная, а скорее обреченная. Звуки траурного марша слышатся в ней лишь отголосками, но вполне явственно. Герои ее учатся и трудятся, влюбляются и борются, побеждают самих себя и царящую в стране разруху не только в экономике, но и в душах человеческих, даже в собственных душах. Это высокая романтическая трагедия в мире, где привычные вещи поставлены с ног на голову, высокое объявлено низким, а низкое выставляется как добродетель. Это история о том, чего стоят попытки не потерять самого себя в мире заушательства и доносительства, тотального страха и бессовестности, насаждаемых бездарной неправедной властью в преддверии самой страшной и кровавой за всю историю человечества войны. Войны, которая унесет почти все молодые жизни города, выстоявшего в блокаду. Каверинские мотивы, каверинская интонация чувствуется в этой повести Шефнера особенно отчетливо, особенно во второй, военной ее части. Но это ничуть не портит впечатления от нее, наоборот, усиливает его, встраивая шефнеровский лирический трагизм и в общий трагизм эпохи, и в единый текст советской предвоенной и военной литературы.

«Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде» - в чистом виде мемуаристика, но мемуаристика поэта. Особенность ее в том, что рассказ ведет старый писатель, умудряющийся смотреть на мир глазами маленького ребенка, позволяя себе сегодняшнему лишь небольшие философские отступления. Основной рассказчик здесь уже не выдуманный лирический герой, а сам Шефнер, в ту далекую-предалекую пору, когда он был еще не Вадимом Сергеевичем, а маленьким Вадей - сыном офицера, после революции пошедшего на службу новой власти. Петербургский, а затем ленинградский старый дом, разруха и голод, переезды семьи военного в небольшие городки области, бытовые перемены, калейдоскоп встречных, недолгие дружбы, затем детдома, в которых после ранней смерти отца вынуждена работать мать писателя, возвращение в родной дом, который населяют не только друзья, но и недруги, чтение, вглядывание в бесконечно прекрасный и бесконечно изменчивый лик мироздания, поэзия природы и суровая проза разрушенного человеческого быта, обретение жизненного опыта или, вернее, опыта бытия, наконец, сопоставление первых впечатлений с поздними - как проявление обретенного опыта бытия. Детали, детали, детали, частности, тонкости, нюансы человеческой души и души города, его Васильевского острова - прекрасная и нелегкая для чтения проза, на глазах прорастающая из поэзии, как одуванчик из-под травы. Проза, в которой царит не сюжет, а пастернаковский «всесильный бог деталей». При всей несхожести, даже противоположности пастернаковской стилистике, повесть «Имя для птицы» тончайшим образом миллионами прозрачных нитей связана именно с прозой Бориса Леонидовича, преимущественно ранней.

Удивительно близки - и не только стилистически, а интонационно, то бишь органически, невыдуманные и выдуманные вещи Шефнера. Даже его полуфантастические рассказы, вошедшие в двухтомник, кажется, могли бы быть включены в то же «Имя для птицы» в качестве вставных историй, украшающих, развивающих, дополняющих основной текст - по образцу сервантесовского «Дон Кихота». Там, в этих новеллах, не столь важно, что именно происходит. Важно - как происходит и с кем происходит. С тем же, в сущности, лирическим героем, который рассказывает «Сестру печали», даже в тех случаях, когда он скорее не герой, а анти-герой. Суть в том, что он вовсе не безнадежен, а то и более человечен, нежели те, кто ему противостоят. Маленький человек, он прежде всего именно человек, и в словосочетании этом существительное значительно важнее, что и отличает прозу Вадима Шефнера, и выделяет ее из общего ряда теплотой, человеколюбием и, если не всепрощением, то всепониманием.

Собственно таковы же главные черты и шефнеровской лирики. Онтологическая-то она онтологическая, но уж никак не прохладная. Помните, библейское «О, если бы ты был холоден или горяч!.. Но так как ты не холоден и не горяч, а тёпел…» Шефнер не тёпел и не прохладен. Он нередко - в силу романтической надежды или просто из-за общесоветской необходимости пристегивать свои поезда к казенным паровозам - слегка барабанен, чересчур правилен, а значит, и скучен. Он излишне подробен и чересчур плодовит - все же пятьсот страниц лирических стихотворений - это книжный объем для великого поэта, а Шефнер великим поэтом не был. Но если прочесть всё и провести собственный жесткий, даже жестокий отбор и выделить лучшее, мы получим сборник из пяти-шести десятков небольших стихотворений, вполне традиционных и мастерски написанных, исполненных неутихающей боли любви и неугасающий благодарности памяти, пронзительного чувства и точной, зачастую афористически выраженной мысли, запоминающихся богатыми и тонкими метафорами, благородными рифмами и мелодией звучания, всегда соразмерными ясно выраженному содержанию.
О поэзии рассказывать всегда трудней, чем о прозе, ибо она и пересказу не поддается и в дуэты не объединяется. Ее можно исследовать, но критические статьи о ней бессмысленны. Истинная поэзия говорит сама за себя. И за критика тоже. Поэтому здесь я умолкаю. Пусть говорит сам поэт.

Уйду навек, пришел на миг, -
Но в чьи-то сновиденья
Вступлю, как свой живой двойник, -
А не загробной тенью;

К кому-то - через Лету вплавь -
Из вечного покоя
Явлюсь в обыденную явь
Страницею, строкою;

Кому-то счастье предскажу
Сред суеты привычной;
Кого-то, может, рассержу,
Не существуя лично.

Он с книгой сядет у огня
Полночною порою -
И унаследует меня,
Вступая в спор со мною.

«Поэт Васильевского острова (о книгах и городе Вадима Шефнера)»
Год издания: 1982

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я