Иная реальность

Зернова, Руфь Александровна

: рассказы. – Новосибирск: Изд-во «Свиньин и сыновья». – 572 с.

Год издания: 2013
Рецензент: Распопин В. Н.

    Среди немногих книг, вышедших в новосибирском издательстве «Свиньин и сыновья» за три четверти 2013 года, эта, вероятно, лучшая – и по материалу, и по уровню подготовки. Критиковать здесь нечего, издательского брака почти нет, впечатление же от встречи с нашим прошлым, от близкого знакомства с превосходной, много испытавшей на своем долгом веку (а век-то не какой-нибудь, век – волкодав!), но не озлобившейся, оставшейся доброжелательной к великим и простым людям, остроумной, ясноглазой рассказчицей, -остается незабываемое. Единственный, по-моему, недостаток издания – отсутствие  альбома фотографий, благодаря которому мы могли бы воочию увидеть тех замечательных людей – Гуковского и Сермана, Шварца и Довлатова, Маршака и «маршакидов», Олейникова и Галича, Виктора Некрасова, Эренбурга, Жаботинского, Катаева, о которых рассказывает Руфь Александровна Зернова, та самая Зернова, с чьего творчества (или точнее – сотворчества), можно сказать, и началась жизнь издательства Свиньина, ведь именно в ее переводе и вышла в России принесшая маленькому провинциальному издательству всероссийскую известность книга Д.П. Святополк-Мирского «История русской литературы».
    Руфь Зернова (настоящая фамилия – Зевина, Зернова – псевдоним, о происхождении которого писательница рассказывает сама в одном из интереснейших очерков книги) родилась в Одессе, в 1919 году и в каком-то смысле может быть с полным правом отнесена к юго-западной советской литературной школе (Ильф, Петров, Багрицкий, Катаев, Олеша и др.), о которой хорошо рассказано в книге Е. Каракиной «По следам Юго-Запада», несколько лет назад также вышедшей в издательстве Свиньина. Одесскому детству, родительской семье, близкому окружению посвящена автобиографическая повесть «На море и обратно», открывающая книгу, задающая тон всему собранию и всей жизни автора. Эту вещь с одинаковым удовольствием и пользой могут читать и взрослые и дети, вычитывая в ней каждый свое, но и нечто общее, исчезнувшее уже в волнах времени, но (в немалой степени благодаря таким художникам-мемуаристам, как Р. Зернова) не вовсе, не бесследно, а может быть, и не навсегда. С детства все и начинается, нередко детством и определяется. В случае Руфи Зерновой это именно так – свидетельством тому «другие жизни» писательницы, коих было четыре. «Четыре жизни» - так называется один из сборников Зерновой, вышедших после ее смерти в России. «Иная реальность» - другая книга, но о том же, ибо и она достаточно отчетливо проявляет те же четыре эпохи одной жизни.
    Нелегкое, но и радостное приморское южное детство переходит в северо-западную юность – Зернова приезжает учиться в Ленинград, в тот Ленинград, где не только же Киров и коммуналки, но и Ахматова, и детское издательство Маршака, и талантливые студенты, и великие преподаватели. Это уже тридцатые годы, уже начинаются знаменитые людоедские процессы, гражданская война в Испании. Там-то, в Пиренеях, встречаясь с людьми другого мира, и начинает автор осознавать себя и смотреть на эпоху «широко открытыми глазами». А затем – война, эвакуация, встреча с будущим мужем, замужество – трудная, радостная и очень короткая вторая жизнь. Потому что в 1949-м ее насильственно прервет антисемитская кампания, осудившая и Зернову, и ее мужа – талантливого литературоведа Илью Сермана – на годы лагерей, ссылки, бесправия. 
    Им, конечно, повезло, ибо каждый «оставил начальнику» немало лет от своих сроков. Освободилась Руфь Зернова в 1954-м – и началась ее третья жизнь – жизнь матери, писательницы, хозяйки «салона» - то бишь советской интеллигентской кухни, где, можно сказать, и проходила лучшая, во всяком случае, наиболее свободная часть жизни советского интеллигента. Вот там-то – встречи, дружбы, разговоры – все то, о чем написаны лучшие литературные портреты Зерновой, разножанровые, но одинаково интересные. Среди них можно встретить и художественный рассказ, и мемуар, и «очерк жизни и творчества» (как, например, о Катаеве), и даже рецензию. И рецензия эта будет вполне художественной, а мемуар запомнится навсегда, ибо сделан с мастерством не фотографа, а подлинного живописца, талантливого, думающего, много пережившего.
    Нельзя сказать, чтобы Зернову в Советском Союзе не печатали, напротив – печатали, даже в софроновском «Огоньке». Более того, один из главных антисемитов страны, главный редактор центрального еженедельника и певец жизнерадостных колхозных стряпух, А. Софронов к Зерновой даже и благоволил. Но библейское, к тому же не раз повторенное Сталиным об умеющих видеть, уже давно открыло глаза одесской девочке из еврейской семьи; лагеря, последовавшие после испанского открытия мира, обострили ее глаз до последнего предела, так что следующий этап, «четвертая высота» были для Зерновой, да, конечно, и для всей семьи Серманов неизбежны.
    Эмигрантским впечатлениям и встречам посвящены очерки самой короткой части книги. К великому моему читательскому сожалению. Потому что, кажется, Руфь Александровна не старела, а только мудрела. Писала же с каждым годом все лучше и лучше. Да ведь и логично – прожив такую жизнь среди таких людей, имея одесскую закалку, отшлифованную Ленинградом 30-х и сталинскими лагерями. 
    Наверное, всё. Более подробно рассказать в коротком отклике невозможно, да и не нужно – читатель сам умён, и он уже все понял – книга еще есть в магазинах. Мне остается лишь попытаться сформулировать свое окончательное представление об этой замечательной ней. 
    В общем, я думаю, это очень цельная, последовательная, как старый роман, единая вещь, составленная из множества рассказов, написанных в разные годы, текст, в котором, как на листе черно-белой фотобумаги, лежащей в проявителе, постепенно проступает изображение. Оно, это изображение, разворачиваясь, подобно складню, постепенно и неуклонно являет нам жизнь (а хотелось бы сказать – житие) одного человека в меняющемся окружении и контрастном историческом антураже, жизнь от начала почти до конца, - долгая и невеселая история о том, как славная одаренная советская девочка становилась, во-первых, еврейкой – то есть чужой советскому монолиту по определению, а во-вторых, писательницей – тоже ведь существом чуждым и всесоюзникам, и синеблузникам, в едином порыве куда-то там шагающим. Кому и почему она становилась чужой -  о том, собственно, и вся книга. Каждый же из составляющих ее очерков – напротив, о том, кому и почему писательница оставалась родной. И в этой идейной полифонии ее особенность, лучше же сказать – неповторимость. Но вот (к мысли о чуждости) затем ли именно она написана? Не знаю, ведь составляла ее, то есть выстраивала «подколотый, подшитый матерьял» не сама Руфь Александровна. То же, что получилось у составителей, возможно, и не есть совсем уж то, чего хотелось бы автору. Но этого мы уже никогда не узнаем – писательница скончалась в Иерусалиме девять лет назад. Так что теперь и мы, и те, кто идет за нами, будут представлять себе «четыре жизни» Руфи Зерновой прежде всего именно по этой «иной реальности».

«Иная реальность»
Год издания: 2013

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я