Прочерк

М: Время, 2009. - 560 с.

    Прежде всего: я не знаю, как охарактеризовать жанр этого произведения: мемуары? автобиографическая повесть? дневник? Все это вместе составляет повествование, но не исчерпывает его, ибо оно содержит еще и черты эпистолярного жанра, и публицистического очерка, и, если угодно исторического романа. Последнее, вероятно, может показаться странным, но для сегодняшнего молодого читателя (если таковой еще остался в некогда самой читающей стране) события второй половины тридцатых годов ушедшего столетия, о которых главным образом идет речь в книге, не менее далеки, чем иудейские древности.
    Но ведь ничего не изменилось в мире со времен тех самых иудейских древностей. Ничего не изменилось с того самого 37-го года. Не только для Лидии Корнеевны, когда в начале 80-х писала она в стол это последнее письмо к уничтоженному эпохой мужу и это последнее послание "читателю в потомстве". Ничего, повторяю, не изменилось. Власть не уничтожает массы по разнарядке? Здесь и сейчас, может быть, и не уничтожает. Пока. А не здесь? А уничтожаемым не здесь, что, легче оттого, что здесь сейчас не уничтожают? Массами. По разнарядке... Да хоть бы и не массами?..
    "Прочерк" - документальное, лирическое, философское, трагическое, безысходное повествование о тотальном уничтожении и самоуничтожении великого народа на примере одной судьбы и одной семьи. Пусть физически уничтожен советской властью был только гениальный физик и талантливый писатель Матвей Петрович Бронштейн, ну а сломанные жизни его жены, его и ее родных?
    А проводить лучшие годы молодости в нескончаемых очередях к одному, другому, третьему, десятому застенку, где, может быть, содержится, может быть, еще жив родной человек, а проводить жизнь в нескончаемых очередях за хлебом, мылом, солью, валенками, справками, пирамидоном?.. А убивать жизнь, ожидая возможности попасть к врачу, к секретарю парткома, а трястись от страха, презрения и ненависти то при приеме в творческий союз, то при исключении из оного? Выживать, выживать, выживать - десятилетиями: революция, гражданская война, тридцатилетний непрекращающийся государственный террор, война с Гитлером, война с целиной, эпоха возрождения, читай - застоя, битва с водкой, десятилетие великого передела... Вечная очередь в преисподнюю. Это - жизнь и судьба матерей наших матерей, читатель, горожанок. Судьба же крестьянок еще страшнее.
    И если великих репрессированных так или иначе раньше или позже поименно вспоминают, то от матерей наших матерей, положивших жизни на выживание собственных детей и внуков, после того, как уйдем из жизни мы, воистину останется лишь прочерк. Не только, как в случае с героем этой книги и еще миллионами жертв советского террора, вместо точной даты, места и причины смерти, но и вместо жизни - вообще. Вместо человека.
    "Жизнь и судьба" - жанр этой книги Лидии Чуковской. Точно так же, как "жизнь и судьба" - жанр и трехтомного ее повествования об Анне Ахматовой, и сравнительно коротких очерков о Марине Цветаевой, Фриде Вигдоровой и других современниках. Да и светлая печаль "Памяти детства" - лучшей из возможных книг о лучшем из возможных отцов - это, в сущности, та же самая "жизнь и судьба", разве что в самом начале, когда свои и чужие страсти еще не успели омрачить безмятежного лица ребенка.
    Вернемся к "Прочерку", пошагово восстанавливающему из небытия старательнейшим образом стертые государством историю и лица. Это рассказ о погубленной молодости автора и ее мужа, о страшной и прекрасной молодости умных и талантливых ленинградцев, стоявших у истоков великой науки и великой литературы небывалой дотоле в мировой истории страны, как казалось им по молодости лет, победившего извечную косность привычного миропорядка народа. Пошаговое восстановление из небытия истории и лиц, собственно, оказывается подробнейшим перечнем утраченных иллюзий, гибели надежды, отрезвления от веры... А чем жить утратившим надежду и потерявшим веру и как без них жить вообще? Только неиссякаемой любовью, только неизбывной памятью, только искуплением собственной несуществующей вины: не успела, не догадалась, не смогла спасти. 
    "Не успела, не смогла, не догадалась" - лейтмотив "Прочерка", книги об убийстве страной одного из лучших своих сыновей, книги-воскрешения из небытия расстрелянного 30-летним физика Матвея Бронштейна и миллионов других людей - ученых, писателей, музыкантов, инженеров, крестьян. Книга отчаяния, с каким десятилетиями не устает винить себя в чужой вине живая любовь. Ее-то, одну ее, любовь, и не удалось убить палачам, не удалось до сих пор вытравить из народа, срыть с лица земли вместе с церквями, фольварками, парками, рощами и могилами.
    "Прочерк" - великая, неоконченная (и потому, что в 90-х, когда упрятанная за семью замками правда о нас начала нам наконец открываться, Лидия Корнеевна хотела полностью переписать книгу заново; и потому, что с любовью и памятью не смогли-таки палачи управиться до конца) книга о любви - к человеку, к делу, к литературе. Лучшие ее главы рассказывают о том, как молодые энтузиасты 20 - 30-х годов работали, днюя и ночуя в редакции, о том, как десятки раз переписывали они свои книги по требованию Самуила Маршака - замечательного поэта и редактора, о том, как жили любовью к своему делу, несмотря на ссылки, гонения, доносы критики. И ведь так жили, так горели творчеством не только сочинители, но и редакторы, и корректоры, и тот же герой "Прочерка", Матвей Бронштейн - физик мирового уровня, обладавший феноменальной памятью, владевший десятком языков, знавший мировую культуру лучше специалистов (о чем сохранились свидетельства немногих переживших репрессии его сокамерников). Ему-то, казалось бы, зачем было это непрестанное самосовершенствование в области, достаточно далекой от профессиональной деятельности? Человек был такой, - скажете. Да, но не только человек. Еще и эпоха была такой.
    Убитый человек и загубленная великая эпоха - вот о чем с одинаковой силой повествует "Прочерк". Подчеркиваю: с одинаковой силой. И это - суть литературного творчества Чуковской, ее стиль, отличительная черта. Любой - художественный, мемуарный или публицистический - текст Лидии Корнеевны, восстанавливая любой портрет, неизменно воскрешает ушедшее время и предъявляет его так, как не в силах предъявить никакая фотогалерея - одна только великая живопись. Не остраненная и не отстраненная, как бы даже и не художественная ее литература - о себе и о тех, кого любила, письмо на тот свет об этом, послание на этот свет с того. Разве может быть в таких текстах место выдумке? Разве можно им не поверить? Разве можно оторваться от затягивающего, как в бездну, чтения? Редкий роман выдержит сравнение с этой как бы нехудожественной литературой!..
    А можно ли не поверить стихам Чуковской, горьким и чистым, пусть и не гениальным, - документам бессонной жизни и бесконечного страдания? Они завершают "Прочерк" и отнюдь не кажутся  лишними, как не кажется напрасным и послесловие дочери писательницы, Елены Цезаревны, повествующее о том, что осталось за пределами материнского текста. О том самом, с чего я начал, о том, что за титром "хэппи энд", отсутствующим в этой книге, но столь возлюбленном нами и прежде, и теперь - всегда, о том, говорю, что за титром этим ничего не изменилось, все осталось по-прежнему в этом лучшем из миров, где теперь уже не отстреливают тысячами по разнарядке, по социальному или профессиональному признаку, и даже издают о кровавом прошлом правдивые книги, которые почти никто не может или - будем честны перед самими собой - не хочет читать.
    Да и кому ж оно, чтение-соучастие, чтение-содрогание, чтение-со-болезнование, в самом деле, по зубам, если все мы теперь - молодцы-спортсмены "кровь с молоком". Лидия Корнеевна предлагала подумать над тем, что будет, если в закавыченном выражении переставить слова местами. Подумайте, гипотетический мой юный читатель, а я, понимая, что ничего, в сущности, не рассказал об этой книге, что вообще это совершенно не в моих возможностях - сколько-нибудь адекватно рассказывать о Лидии Корнеевне Чуковской, в бессилии умолкаю, предоставляя слово ей самой:

    НАД КНИГАМИ

    Каюсь, я уже чужой судьбою -
    Вымышленной - не могу дышать.
    О тебе, и обо мне с тобою,
    И о тех, кто был тогда с тобою,
    Прежде, чем я сделаюсь землею,
    Вместе с вами сделаюсь землею,
    Мне б хотелось книгу прочитать.

    Заполняя ПРОЧЕРК, Лидия Корнеевна такую книгу написала. Смогла. Еще бы мы теперь смогли ее прочесть...

«Прочерк»
Год издания: 2009

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я