Поэзия русского символизма (очерки истории)

Распопин В.Н.

Новосибирск, "Рассвет"

Год издания: 1998

Французские символисты

Это течение, символизм, возглавили во Франции юные поэты Поль Верлен и Стефан Малларме, начинавшие в круге парнасцев.

Им-то, парнасцам, в конце 70-х, литераторы и критики Викэр и Боклэр в серии статей приклеили обидное прозвище "декаденты". Новые же поэты, вместо того чтобы обидеться, приняли и с гордостью понесли это имя, как знамя.

Вот что чуть позже в ответ Викэру, Боклэру и иже с ними писал Верлен: "Нам бросили этот эпитет, как оскорбление, я его принял и сделал из него военный клич, поскольку я знаю, он не означает ничего специального. Декадент. Да разве сумерки прекрасного дня не стоят любой утренней зари? И потом, если солнце заходит - то разве оно не взойдет завтра утром?"

Еще позже символисты вслед Бодлеру усмотрят особую прелесть в том, что они поэты упадочной эпохи и впрямую сравнят себя (В. Брюсов) с поэтами Рима эпохи упадка империи.

Декадентов, как водится это по отношению ко всякому новому, не укладывающемуся в привычные, понятные мещанству, стертые рамки прежней культуры, встретили топотом и улюлюканьем, кое-кто, как немецкий критик Макс Нордау, увидел в них психопатов и физических вырожденцев. Даже Леконт де Лиль, непосредственный их предтеча, сказал: "Я решительно не понимаю ни того, что они говорят, ни того, что они хотят сказать. Вот возьмите шапку, набросайте туда наречий, союзов, предлогов, существительных, прилагательных, вынимайте наудачу и складывайте, - выйдет символизм, декадентизм, инструментизм и вся прочая галиматья <...> Бодлер советовал подбрасывать кверху типографский шрифт, и когда он упадет на бумагу вниз, получаются стихи. Символисты поверили Бодлеру... Они толкуют о музыке! Да что же может быть менее музыкально, чем их стихи? Это неслыханная какофония".

Точно так же относилась критика и к художникам-импрессионистам, в сущности, делавшим в живописи то же, что в литературе делали символисты.

Точно так же и действительный предтеча русских символистов, философ и поэт Владимир Соловьев не принял своих продолжателей-соотечественников и зло высмеял их в литературной пародии.

Таким образом, предтечи, сами являясь орудиями и создателями новых, условно говоря, мелодий, используя в качестве инструмента среди прочих художественных средств и символ, равно как и их, предтеч, учителя, когда речь заходит уже о настоящей поэтике декаданса, отказывают ему в праве называться искусством. И если всякое искусство, всякая поэзия, всякий художественный образ потому и образ, что символичен, неоднозначен, не простая фотография или зеркальное отражение, если это все так - то что же тогда такое символизм, чем отличается он от прочих явлений и течений в человеческой культуре?

Вот что отвечает на подобные вопросы Стефан Малларме: "Назвать предмет значит уничтожить три четверти наслаждения, доставляемого чтением поэзии, так как это наслаждение составляется из постепенного угадывания. Возбудить мысль о предмете - вот чего должен добиться поэт. Вот идеальное употребление тайны, составляющей символ - вызывать мало-помалу мысль о предмете, чтобы показать известное душевное настроение или, напротив, избрать предмет и из него вывести душевное настроение целым рядом разгадок. В поэзии должна всегда быть тайна, в этом цель литературы".

Короче говоря, мистика и метафизика - вот обязательные предпосылки символизма. От Платона к Шопенгауэру, к его метафизическому учению о прекрасном и о чистом созерцании идей, ведь предмет искусства, по мнению немецкого философа, выраженного в его капитальном труде "Мир как воля и представление", - "платоническая идея, объективированная в мире явлений, а средство познания идей - созерцание их".

А далее - к Ницше, коль скоро речь заходит об индивидуализме художника-символиста. В ранней его философско-поэтической книге "Так говорил Заратустра" читаем: "Всё непреходящее - символ. Сюда приходят все вещи, ласкаясь к речи твоей и заискивая у тебя, ибо они хотят скакать верхом на спине твоей... Верхом на всех символах скачешь ты здесь ко всем истинам прямо, и откровенно смеешь ты говорить здесь ко всем вещам: поистине как похвала звучит в их ушах, что только один со всеми вещами говоришь прямо!"

Какими же способами передавали символисты в своих художественных текстах эту идеологию? Прежде всего посредством выражения одних чувств и ощущений средствами других, то есть запах - звуками, звук - светом и т.п.

Поэтическим манифестом символистов стало следующее стихотворение Поля Верлена, предлагаемое здесь в двух совершенно разных переводах, Тхоржевского и Пастернака, что позволяет более точно и одновременно поэтично представить, с одной стороны, блистательного французского поэта, с другой, - даст возможность сравнить поэтическую манеру представителей разных школ отечественной литературы и, тем самым, оценить необходимость периодического возвращения к одному и тому же тексту с целью приближения его к современному читателю.

ART POETIQUE (ИСКУССТВО ПОЭЗИИ)
1 (Тхоржевский)
Музыки, музыки прежде всего!
Ритм полюби в ней, - но свой, непослушный,
Странно-живой и неясно-воздушный,
Всё отряхнувший, что грубо, мертво!
В выборе слов будь разборчивым строго!
Даже изысканным будь иногда:
Лучшая песня в оттенках всегда!
В ней, сквозь туманность, и тонкости много,
Словно блестит чей-то взор сквозь вуаль,
Солнце в полуденной дымке трепещет,
Звездочка искрой голубенькой блещет
В небе осеннем, где стынет печаль...
Нам ведь оттенки нужны! Краски грубы,
Красок не нужно, оттенки лови,
В них лишь сплетаются, в чуткой любви
Грезы и призраки, флейты и трубы...
Дальше беги от иронии злой,
Прочь и рассудок, сухой и бравурный,
Всё, что печалит взор неба лазурный,
Все эти пряности кухни дрянной!
И красноречье: сверни ему шею!
Всё, что фальшиво и вяло гони!
Рифму себе и уму подчини,
Да не запутайся с нею!
О, эта рифма! С ней тысяча мук!
Кто нас пленил побрякушкой грошовой?
Мальчик глухой иль дикарь бестолковый?
Вечно "подпилка" в ней слышится звук!
Музыки, музыки вечно и вновь!
Пусть будет стих твой - мечтой окрыленной,
Пусть он из сердца стремится, влюбленный,
К новому небу, где снова - любовь!
Пусть, как удача, как смелая греза,
Вьется он вольно, шаля с ветерком,
С мятой душистой в венке полевом...
Всё остальное чернила и проза!

2 (Пастернак)
За музыкою только дело.
Итак, не размеряй пути.
Почти бесплотность предпочти
Всему, что слишком плоть и тело.
Не церемонься с языком
И торной не ходи дорожкой.
Всех лучше песни, где немножко
И точность точно под хмельком.
Так смотрят из-за покрывала,
Так заблет полдни южный зной.
Так осень небосвод ночной
Вызвежживает как попало.
Всего милее полутон.
Не полный тон, но лишь полтона.
Лишь он венчает по закону
Мечту с мечтою, альт, басон.
Нет ничего острот коварней
И смеха ради шутовства:
Слезами плачет синева
От чесноку такой поварни.
Хребет риторике сверни.
О, если б в бунте против правил
Ты рифмам совести прибавил!
Не ты, - куда зайдут они?
Кто смерит вред от их подрыва?
Какой глухой или дикарь
Всучил нам побрякушек ларь
И весь их пустозвон фальшивый!
Так музыки же вновь и вновь!
Пускай в твоем стихе с разгону
Блеснут в дали преображенной
Другое небо и любовь.
Пускай он выболтает сдуру
Всё, что впотьмах чудотворя,
Наворожит ему заря...
Всё прочее - литература.

Итак, символизм требует от поэта музыкальности, передачи оттенков, новых поэтических приемов, внутренних созвучий, борьбы с односторонностью прежней рифмы. Но прежде всего - музыки, ибо она одна может передать нежное, смутное и сложное в человеке. Именно отсюда и увлечение символистов Вагнером, композитором великим, стихийным и даже хаотичным.

Из всего сказанного можно выделить наиболее характерные черты символизма в целом:

Метафизическое и мистическое созерцание;
Стремление через символ постигнуть "вечные чистые идеи";
Индивидуализм, отстаивание своего "я";
Стремление к синтезу, к целостности искусства, чем обусловлены многие технические особенности поэзии символизма;
Утонченность и изощренность в мировосприятии и соответственно этому в средствах поэтического воспроизведения; передача оттенков и полутонов;
Жадное тяготение к музыке и провозглашение музыкальности как главного принципа в выборе средств и приемов поэтического искусства, в связи с этим создание нового поэтического языка и стиля.

Но это литература. А реальная жизнь? В ней символисты были столь же оригинальны, капризны и сложны. Вот, например, портрет Поля Верлена, принадлежащий перу его современника, Гюре.

"Голова состарившегося злого ангела, с нечесанной, редкой бородой и грубым носом; густые щетинистые брови, точно пучки колосьев, прикрывающие глубокие зеленые глаза; огромный продолговатый череп, совершенно голый и отмеченный загадочными шишками, отражают в этой физиономии странное противоречие упрямства и циклопических аппетитов <...> Его биогрфия есть длинная скорбная драма; его жизнь есть неслыханная смесь острого мистицизма, выливающаяся то в садизм, то в угрызения совести и покаяние, то в глубокое падение в искусственное забвение".

Богемная, пьяная, наркотическая жизнь, бисексуальные страсти, одна из которых - к молодому гениальному поэту Артюру Рембо - кончается дикой ревностью, стрельбой из пистолета, ранением Рембо и двухлетним заключением в тюрьму. Там, как и должно быть, с Верленом происходит внутренний переворот, религиозный экстаз, там сочиняется гениальный сборник стихов "Мудрость". А после - скромная жизнь в Англии, во французской провинции, приходит слава и - вновь - страсть к другому юноше, открытый разгул и пьянство, окончательное падение - и всемирная слава. Наконец смерть и бессмертие.

Мы уже познакомились с программным стихотворением Верлена "Искусство поэзии". Ниже - еще несколько его текстов в переводах русских символистов. Обратите внимание на то, как передается музыкальное настроение, выявление его через мир ароматов, как передаются те смутные чувства, которые вызывает музыка в первом из них; как таинственны, мистически переданы человеческие чувства во втором; как проявляется жизнь в мечте, в грезе, в вечных исканиях вкупе с мистикой в третьем.

1
Целует клавиши прелестная рука,
И в сером сумраке, немного розоватом,
Они блестят; напев на крыльях мотылька
(О, песня милая, любимая когда-то!)
Плывет застенчиво, испуганно слегка, -
И всё полно ее пьянящим ароматом,
И вот я чувствую, как будто колыбель
Баюкает мой дух усталый и скорбящий.
Что хочешь от меня ты, песни нежный хмель?
И ты, ее припев, неясный и манящий,
Ты, замирающий, как дальняя свирель,
В окне, растворенном на сад вечерний, спящий!
                             (Перевод В. Брюсова)
2
Это - нега восхищенья,
Это - страстные томленья,
Это - трепеты лесов,
Свежим веяньем объятых,
Это - в ветках сероватых
Хор чуть слышных голосов.
О, прохладный, слабый ропот!
И чириканье, и шепот, -
Ветер веет над травой,
Вопли нежные срывая...
Ты сказала б: то глухая
Качка камней над водой.
В этой жалобе ленивой
Слышен плач души тоскливой: -
Ах не нашей ли души?
Не моя ль с твоей, скажи мне,
Тихо млеют в кратком гимне
Влажным вечером в тиши?
                     (Перевод Ф. Сологуба)
3
Вещая чайка морская,
Скорбная дума моя!
Ветер уносит, лаская,
Волны качают тебя,
Вещая чайка морская!
                     (Перевод О. Чюминой)

Символ чайки будет очень характерен и для русских символистов (да не только символистов: вспомним хотя бы чайку - символ театра МХАТ), и для позднейших визионеров во всем мире, вплоть до повести американца Ричарда Баха "Чайка по имени Джонатан Ливингстон".

Верлен высказал свои теоретические взгляды на искусство в книге "Проклятые поэты", имея в виду Рембо, Малларме, себя и некоторых других.

Вот принципы их творчества по Верлену:

Искание высших идеалов;
Стремление к божеству;
Полная реформа поэтики, "спасающей" священнодействующих поэтов от толпы.
"Я ласкаю мечту - написать книгу стихов, из которой человек совершенно был бы изгнан. Пейзажи, вещи, зло вещей, добро вещей. В них будет много музыки", - говорил Верлен.

Крупнейшим символистом и формотворцем был Стефан Малларме. Фантазия и свобода воображения были для него более реальным фактом, нежели сама действительность. Приведем в переводе Эллиса один из лучших символических сонетов поэта "Лебедь".

О лебедь царственный и девственно прекрасный,
Теперь взломаешь ли размахом белых крыл
Забвенья озеро, где белый иней скрыл
Полетов тщетных лёд прозрачный и бесстрастный.
О лебедь прежних дней, безумны и напрасны
Полеты гордые, ты тот же, что и был.
Но край, где жить зимой, ты в песне не сложил.
И вот блестит зимы покров тоскливый, ясный.
Пространства мертвые ты презрел бы, гордец,
Но шею белую склоняет агония,
Ты весь закован льдом, и близок твой конец.
Весь облаченный в сны презренья ледяные,
В своем изгнании, в бесплодности зимы
Ты белым призраком означен в царстве тьмы.

Здесь всё - каждая строчка, каждый образ имеет символическое значение: и сама любовь, и озеро забвенья, и лед тщеславных полетов, и ледяные сны презренья, и самый белый цвет, находящийся в контрасте с царством тьмы.

И разумеется, образ белого лебедя тоже перекочует в русскую символистскую поэзию.

"С тех пор, как Мария покинула меня, - пишет Малларме в "Осенней жалобе" о своей умершей спутнице, - чтобы удалиться на другую звезду, - на какую? Орион, Альтаир или на тебя, зеленая Венера? - я всегда любил уединение. Сколько дней я провел один со своей кошкой. Один, то есть без материального существа - а моя кошка есть мистический товарищ - дух <...> Из времен года я люблю больше всего последние истомленные летние дни, непосредственно предшествующие осени; из часов дня те, когда солнце исчезает перед исчезновением. Точно также и в литературе: я ищу грустного наслаждения в умирающей поэзии последних минут Рима, поскольку он однако не заражен молодящим веянием варваров и не бормочет детской латыни первых христианских прозаиков".

"Это был, - пишет о Малларме критик Брандес, - изящный и бодрый старик среднего роста с заостренной серебристой бородкой, с ушами сатира и блестящими глазами <...> В его приемные дни были толпы. Его слово вызывало восторженное сочувствие".

Легко представима разница между двумя вождями и классиками символизма: Верленом, представляющим среднее городское мещанство и Малларме, являющим собою его верхушку. Познакомимся теперь с третьим - Артюром Рембо, представителем или лучше сказать, выразителем городских низов.

БОГЕМА
Засунув кулаки в дырявые карманы,
Под небом брел я вдаль, был, Муза, твой вассал.
Какие - о-ля-ля! - в мечтах я рисовал
Великолепные любовные романы!
В своих единственных, разодранных штанах
Я брел, в пути срывая рифмы и мечтая.
К Большой Медведице моя корчма пустая
Прижалась. Шорох звезд я слышал в небесах.
В траву усевшись у обочины дорожной,
Сентябрьским вечером, ронявшим осторожно
Мне на лицо росу, я плел из рифм венки.
И окруженный фантастичными тенями,
Из обуви моей, изодранной камнями,
Как струны лиры, я натягивал шнурки.
(Перевод М. Кудинова)

Следующее стихотворение А. Рембо, которое мы здесь приводим, абсолютно программное не только для самого автора, но и для всего французского символизма в целом. Перевод его принадлежит по одним данным Е.Г. Бекетовой, бабке великого Александра Блока, по другим - его матери, А.А. Кублицкой-Пиоттух.

ГЛАСНЫЕ
А - черный; белый - Е; И - красный; У - зеленый.
О - синий; тайну их скажу я в свой черед.
А - бархатный корсет на теле насекомых,
Которые жужжат над смрадом нечистот.
Е - белизна холстов, палаток и тумана,
Блеск горных ледников и хрупких опахал.
И - пурпурная кровь, сочащаяся рана
Иль алые уста средь гнева и похвал.
У - трепетная рябь зеленых вод широких,
Спокойные луга, покой морщин глубоких
На трудовом челе алхимиков седых,
О - звонкий рев трубы, пронзительный и странный,
Полеты ангелов в тиши небес пространной,
О - дивных глаз ее лиловые лучи.

Рембо был совершенным гением и совершенно необузданным декадентом. Он прожил тридцать семь лет, как и пристало истинным поэтическим гениям, но как поэт прожил меньше. Годам к тридцати он вообще бросил поэзию, уехал в Африку и стал коммивояжером. Однако и то, что Рембо успел создать, вошло в золотой фонд мировой литературы: "Офелия", "За музыкой", "Завороженные", "Пьяный корабль"... - истинные шедевры лирической поэзии, бессчетное число раз переводившиеся на все языки мира, в том числе и на русский лучшими поэтами - от Сологуба до И. Бродского.

Вот четверостишие поэта, вероятно, принадлежащее к числу последних его поэтических текстов, замечательно перекликающееся с последними же текстами Надсона и Блока. Сравните их.

Рембо (в переводе М. Кудинова):
Рыдала розово звезда в твоих ушах,
Цвела пунцово на груди твоей пучина,
Покоилась бело бескрайность на плечах,
И умирал черно у ног твоих Мужчина.
Надсон:
Не говорите мне: он умер. Он живет!
Пусть жертвенник разбит - огонь еще пылает,
Пусть роза сорвана - она еще цветет,
Пусть арфа сломана - аккорд еще рыдает!..
Блок:
Яблони сада вырваны,
Дети у женщины взяты.
Песню не взять, не вырвать -
Сладостна боль ее.

Впрочем, аргументированно доказать схожесть этих стихотворений затруднительно, как невозможно алгеброй поверить истинную гармонию, что, в общем-то, и доказывали своим творчеством символисты.

"Я верил всем волшебствам, - писал Рембо в "Иллюминациях". - Я изобрел цвета гласных: А - черное, Е - белое, У - красное, И - зеленое, О - голубое. Я определил форму и движение каждой согласной и при помощи инстинктивного ритма надеялся изобрести поэтическое слово, которое рано или поздно было бы доступно всем чувствам. Я привык к иллюминациям. Я искренно видел мечеть на месте фабрики, коляску на небесных путях, салон на дне озера, чудовища, тайны. Заглавие водевиля вызывало передо мной ужасы. Потом я объяснял мои магические софизмы галлюцинациями слов. Я кончил тем, что признал расстройство моего ума священным!"

Это стремление выразить слитные впечатления от ощущений звука, цвета и запаха совершенно и полностью передалось русским символистам, доказательством чему служит хотя бы книга К. Бальмонта "Поэзия как волшебство".

Такими разными, даже намеренно противоположными в собственном жизнестроительстве были французские символисты, которых, тем не менее, объединяло общее возвышенное и магическое служение слову. Крупными поэтами школы символистов были Рене Гиль, Жюль Лафорг, Анри де Ренье, Реми де Гурмон и другие.

Влияние этой группы было таково, что в последние десятилетия XIX века символизм стал главной поэтической школой всех европейских стран.

Однако влияние и обаяние Верлена, Малларме и Рембо здесь все-таки не главное. Главное, видимо, состояло в более-менее общей исторической ситуации, сложившейся в европейских странах, равно как и в том, что сам символизм начинался еще в недрах тоже общего для всей Европы романтизма, недаром символистов зовут неоромантиками. При всей разнице этих течений можно, тем не менее, говорить об общем для тех и других миросозерцании - идеалистическом, часто мистическом, общих взглядах на искусство, общую борьбу с устаревшими и окаменевшими формами поэзии.

И точно так же, как существовали английские и французские, немецкие и русские романтики или символисты, можно говорить о романтиках или символистах европейских. Подобно тому, как влияние Байрона на русских поэтов иной раз было значительно больше, нежели на соотечественников, так и влияние, например, норвежского драматурга и поэта Хенрика Ибсена не только на скандинавскую, но и на всю мировую словесность просто неоценимо. Так что вполне правомерно назвать всемирным влияние таких представителей символизма, как бельгийцы Морис Метерлинк и Эмиль Верхарн, норвежцы Хенрик Ибсен и Кнут Гамсун, немцы Фридрих Ницше и Стефан Георг, американец Уолт Уитмен, итальянец Габриэле дуАннунцио... В самом деле, не следует разграничивать этих авторов по национальностям. Уж о ком, о ком, а о символистах всех народов можно сказать - одна семья. И общее у всех этих разноликих писателей - стремление говорить символами, передавать не только яркое, определенное, но смутное и подсознательное, улавливать мистическую связь с высшим и потусторонним. И разумеется, русские пистели - не исключение.

«Поэзия русского символизма (очерки истории)»
Год издания: 1998

Поэзия русского символизма (очерки истории)

Французские символисты

Новые публикации

ВИДЕОСЮЖЕТЫ