Эпоха Ренессанса. Италия. Лекции по истории зарубежной литературы

Распопин В.Н. Альбом иллюстраций "Эпоха Ренессанса. Италия" Год издания: 2002

Литература Чинквеченто

Маттео Боярдо

Начнем с авторской эпической поэмы, или поэтического романа - как кому больше нравится, ибо жанр этот точнее определить невозможно: он подходит и под эпос, и под роман, и одновременно, разумеется, никаким строгим требованиям ни в том, ни в другом случае не удовлетворяет.

Хорошо разработанный в Европе, главным образом во Франции и в немецких землях, артуровский цикл в конце XV - начале XVI вв. добрался до Италии, где на его основе три поэта последовательно разработали означенный новый жанр. Первым из них был феррарец Маттео Боярдо.

Уже в XIII в. власть в городе Ферраре перешла к семье д\'Эсте, то есть город стал сеньорией. А с XV в. герцогство сделалось одним из важнейших центров рефеодализации Италии. Экономически завися от тороватой Венеции, политически разумно строя взаимоотношения с соседями, феррарцы создали крепкое маленькое независимое государство. Здесь в XIV в. был основан университет, привлекавший из других городов гуманистов, поэтов и художников.

Феодальный уклад Феррары способствовал идеализации и прославлению уже отживающего рыцарства, здесь средневековье жило на глазах городского населения. Именно поэтому отсюда и вышли все три великих поэта-создателя рыцарской поэмы Возрождения.

Сам Маттео Боярдо, граф Скандиано, родился в старинном замке в 1441 г. Детство его протекало в Ферраре, воспитывал его дядя, гуманист и видный неаполитанский поэт Тито Веспасиано Строцци, естественно, на стихах и истории. Повзрослевший Боярдо жил жизнью государства, его интересами, дипломатией, празднествами и т.п. Однако служебной зависимостью, как всякий артист, тяготился. Умер он в 1494 г., в год французского вторжения в Италию. И это вторжение, и ранняя смерть прервали его работу над поэмой "Влюбленный Орландо".

Надобно сказать, что в молодости Боярдо сочинял преимущественно эклоги. Их насчитывает что-то около 35-40. Однако известность ему принес прежде всего сборник итальянских стихотворений, по примеру Петрарки названный автором "Канцоньере". Этот сборник считается лучшей лирической книжкой Кварттроченто. В книге, разбитой на три части, содержатся 150 сонетов и 30 стихотворений других жанров. Все они рассказывают, естественно, о любви автора к некоей даме по имени Антония Капрара. В общем-то петраркианская, муза Боярдо временами все же преодолевает влияние великого флорентийца, что говорит о недюжинном лирическом даровании ее автора. Первая часть книги повествует о зарождении любви, о природе, пении птиц и прочих лирических вещах. Вторая - отражает грусть поэта по поводу непостоянства его возлюбленной. Беседуя с луной, звездами, ночью, зарей, Боярдо временами взрывается, досадует, негодует, и тогда в петраркианский сонет врывается подлинная авторская интонация, прежде всего присущий ему сарказм. Третья часть книги совершенно пессимистическая: Антония вышла замуж, надеждам поэта пришел конец.

 Я видел, как из моря вдалеке
Светило поднималось, озаряя
Морской простор от края и до края
И золотом сверкая на песке.

Я видел, как на утреннем цветке
Роса играла - россыпь золотая,
И роза, словно изнутри пылая,
Рождалась на колючем стебельке.

И видел я, с весенним встав рассветом,
Как склон травою первою порос
И как вокруг листва зазеленела.

И видел я красавицу с букетом
Едва успевших распуститься роз,
И все в то утро перед ней бледнело.
(Пер. Евг. Солоновича)  

В историю мировой литературы Боярдо вошел не как лирик, но как эпик - создатель знаменитой, хоть и неоконченной большой поэмы "Влюбленный Орландо". Первые ее части были изданы в Венеции в 1483 г.

В основе поэмы лежит забавная и дерзкая мысль - изобразить сурового эпического воина Роланда, известного из множества средневековых песен и легенд и прежде всего из знаменитой эпической французской поэмы "Песнь о Роланде", безумно влюбленным. Средневековая дама сердца его Альда здесь выглядела бы анахронизмом, поэтому подругой своего героя Боярдо делает капризную катайскую принцессу Анджелику. Тема любви и самых невероятных куртуазных приключений и заполняет поэму.

Прелесть ее в подробном, дотошном пересказе живым стихом всей этой невероятицы, в полете фантазии, на который, тем не менее, автор нет-нет да и взглянет как бы с усмешечкой: вот, мол, наплел я вам, любезные читатели, да и как наплел, - самому приятно.

Любопытно и забавно еще и то, что суровый доблестный воин, принявший, согласно истории и эпосу, мученическую смерть вовсе и уж во всяком случае не только из любви к даме, здесь при одном лишь виде своей Анджелики просто-таки теряет присутствие духа - так по-детски наивен он в вопросах любви. Этакий Дон-Кихот в эмбрионе.

И, понятное дело, Анджелика любит другого. Но ржа насмешки разъедает и этот образ. Когда "другой" влюбляется в нее, Анджелика его разлюбляет...

В поэме дерутся, ревнуют, побеждают драконов, великанов, фею Морганту. Здесь множество действующих лиц, для многих из которых Боярдо сам выдумал имена, невозможные прежде в эпическом тексте: Марфиза, Марфусто, Драгонтина, Медикокко и пр. Нельзя даже сказать, что в этом обилии действующих лиц Орландо - главный герой. Это скорее Анджелика, поскольку сюжет централизован больше вокруг нее, нежели вокруг Орландо.

Как вы понимаете, поэма изобилует лирическими отступлениями автора, сплошной переменой декораций и мест действия: то Париж, то Индия, то просторы Татарии. В общем, сплошная экзотика.

С одной стороны, нити "Орландо" тянутся к Гомеру (ибо сам Орландо не что иное как Ахилл, каким представляет его феррарец XV в., наделенный поэтическим талантом и чувством юмора), к Вергилию (другой герой поэмы Руджеро - совершенный Эней), а с другой стороны, - к рыцарскому роману труверов, фольклору и новеллам Боккаччо.

Безграничное воображение Боярдо, вероятнее всего, и не позволило ему придать своей эпопее монолитность, гармоничную уравновешенность, зато здесь рождается открытая форма, свободная композиция, словом, все то, что впоследствии развитое Ариосто и Сервантесом, дошло до XIX в. и стало принципом новой классики.

Если, несмотря на некую саркастичность, Боярдо все же был серьезным почитателем Артурова цикла, то его флорентийский современник Луиджи Пульчи (1432 - 1484) в своем "Большом Морганте" (поэме из 28 песен, изданной в 1483 г.) откровенно высмеял средневековую героику.

 Не верю я, - так отвечал Маргутт, -
Ни в черное, ни в белое не верю.
Я правду рек, уста мои не лгут.
Однако в каплуна или тетерю,
Иль в пиво, если оного нет тут,
То в муст, что заменяет мне потерю,
Мне вера преогромная дана,
И, верю я , она спасет меня.  

Лудовико Ариосто

Наиболее полным и совершенным выражением идеалов так называемого Высокого Ренессанса, его культуры, красоты, гармонии и свободы, стала поэма "Неистовый Орландо" Лудовико Ариосто. Она стала для Чинквеченто примерно тем же, чем для XIV в. была "Божественная комедия". И Данте, и Ариосто жили на рубеже двух эпох, их появление предваряли звезды меньшей величины, поэзия и того и другого явилась синтезом и завершением целой эпохи.

Лудовико Ариосто (1474 - 1533) родился в Реджо Эмилия, где его отец был капитаном крепости. Когда Ариосто было 10 лет, семья перебралась в Феррару. Юноша изучал право в университете по желанию отца, а затем полностью отдался поэзии. В 1500 г. умирает отец, и забота о семье ложится на плечи Лудовико. Военная служба привела его во дворец кардинала Ипполито д\'Эсте, брата герцога Альфонсо I. А там был весьма веселый двор. Сам же Ипполито выделялся среди прочих изощренной жестокостью даже и в тот век правителей-убийц. Четырнадцать лет пришлось служить при этом дворе Ариосто, выполняя дипломатические поручения в Мантуе, в Риме... В промежутках поэт пишет комедии и начинает "Неистового Орландо". В 1513 г. папский престол занимает меценат Джованни Медичи (Лев X), однако надежды Ариосто на перемены в судьбе не оправдываются: "Он меня плохо разглядел; став папой, он перестал носить очки".

В 1516 г. был издан "Орландо", однако Ариосто по-прежнему продолжал исполнять поручения кардинала то в Милане, то во Флоренции.

В следующем году, сославшись на слабое здоровье, он отказался сопровождать патрона в Венгрию. Его перевели (причислили) к герцогскому двору, однако Альфонсо I оказался еще похлеще брата. В общем, таким образом Ариосто промаялся до 1525 г., до пятидесяти лет, когда его наконец отпустили в Феррару. Там поэт построил дом, женился на женщине, которую любил еще с юности, развел сад, сообщил всем, что, несмотря на кровавое нашествие на родину врага, он лично намерен вести жизнь частного человека, поскольку, мол, враги приходят и уходят, а поэты остаются... и вправду жил счастливо и плодотворно, но, увы, недолго. Однако за год до смерти, в 1532 г., он издал третью редакцию своей бессмертной поэмы и написал комедию "Сводня". Кроме того, его перу принадлежат многочисленные латинские оды, элегии, эпиграммы.

Его издатель, Пинья, писал: "В элегиях ему свойственна сладость Тибулла не менее, чем вдохновение Проперция, в ямбах <...> он может затмить Катулла". На итальянском же Ариосто писал сонеты, мадригалы к будущей жене:

 Когда краса с величьем предстает
Очам и мыслям в пору лицезренья, -
Вам, донна, я не нахожу сравненья.
Я чувствую, меня Амур влечет
Парить чудесно сил моих за гранью...  

Знамениты и его семь сатир, написанных терцинами, сатир, в которых досталось Ипполито и которые стали известны только после смерти автора. Правда а них нет ювеналовской беспощадности, они скорее горацианские.

 Пускай, кто хочет, при дворе живет,
А я его немедленно покину,
Едва ко мне Меркурий снизойдет.

Когда одно седло на всю скотину,
Кому оно не причиняет зла,
Кому, наоборот, увечит спину.

Так соловей, в отличье от щегла,
Не может долго пребывать в неволе,
Где ласточка б и дня не прожила.

Пусть служит, кто стремится к рабской доле,
Хоть герцогу, хоть папе, хоть царю,
Тогда как я не вижу в этом соли.

Я репу дома у себя сварю
И, уписав с подливкой без остатка,
Не хуже брюхо ублаготворю,

Чем кабаном чужим иль куропаткой.
Не надо мне парчовых одеял,
Когда и под обычным спится сладко.
       (Из "Сатиры III". Пер. Евг. Солоновича)  

Перу Ариосто принадлежат пять комедий в духе Плавта, эпизод одной из которых ("Подмененные") дал материал для эпизода "Укрощения строптивой" Шекспира. Пьесам Ариосто присуща ренессансная жизнерадостность, юмор, ироническое отношение к действительности, реалистичность детали.

Однако главное место в творчестве поэта принадлежит, разумеется, "Неистовому Орландо". в 1504 г. он начал писать большую поэму, которая, по замыслу, должна была стать продолжением незаконченной эпопеи Боярдо. Однако Ариосто мало заботился о непосредственном развитии событий, поэма разрослась до 46 песен в последней редакции 1532 г. Общий объем ее грандиозен (весь Гомер плюс вергилиева "Энеида").

Это нагромождение эпизодов, сложнейшее переплетение множества сюжетных линий... И тем не менее это чрезвычайно талантливая, гармоничная, выразительная вещь, воплощение гуманистического идеала в художественной словесности, одновременно шутливое, радостное, искрящееся остроумием, непринужденностью, вдохновением.

Пересказать содержание практически нельзя. Это попытался сделать крупный ученый и поэт нашего времени М.Л. Гаспаров. Он перевел "Орландо" верлибром, но читать два огромных тома, изданных в серии "Литературные памятники" невозможно. Вероятно, самое главное - вдохновенная поэтическая октава - убита, и все остальное, оставшееся - сегодня выглядит не более чем скучным, бесконечным анахронизмом.

А между тем сила воздействия "Орландо" на современников и потомков, владеющих итальянским языком такова, что многие и многие: от Шекспира и Сервантеса до Лопе и Пушкина восхищались ею, вдохновлялись, использовали в своем творчестве... Однако не переводил никто, разве что небольшие фрагменты. Так, в классическом советском издании "БВЛ" Ариосто представлен одной сатирой и несколькими страницами фрагментов из "Орландо" в переводе Е. Солоновича, выполненных октавами.

 Старайся крылья не испачкать клеем,
Кто угодил в любовный клей стопой.
По мненью мудрых (мы ж свое имеем),
Любовь всегда кончается бедой,
И пожинаем мы, что сами сеем,
Не на манер Роланда, так на свой.
Терять себя, терять из-за другого -
Не в том ли верх безумия людского!

Во что ни выливалось бы оно,
Одна и та же у него причина.
Из этой чащи выйти мудрено,
Туда ль, сюда бросайся - все едино.
Замечу в заключение одно,
Чтоб выглядела полною картина:
Кто продолжает и на склоне дней
Любить - и мук достоин и цепей.

Мне скажут: "Ты? И вдруг нравоученья
Подобные! Ты о себе забыл".
Признаться, я в минуту просветленья
Свой приговор любви произносил.
Что до меня, то жажду исцеленья,
Стремясь к свободе из последних сил,
Но слишком глубоко болезнь гнездится,
Чтоб можно было сразу исцелиться.  

А шел Ариосто, конечно, вслед за Боярдо, решительно, правда, переосмысляя заданные образы таким образом, что текст стал гигантской песнью любви всех и вся.

Ариосто вводит в поэму аллегорические фигуры Распри, Обмана, Гнева, сверхъестественных существ, наконец самого Бога в лице архангела Михаила. И, как ни странно, вся эта мешанина не разрушает стилевого единства поэмы, поразительно гармоничной.

Коическое и серьезное в ней переплетено и не мешает ей в то же время достигать иногда и высокой трагедийности. А внутри поэмы как стержень используются эпические описания военных действий: осада Парижа сарацианами, помощь шотландских и английских войск и т.д.

Казалось бы, Ариосто подводит итог лучшей поре итальянского Возрождения, как Данте средневековью. Но в том-то и сила гения, что, подводя итог, он обязательно открывает новое. Так Ариосто открыл путь романтической поэме, тому же Байрону. Больше того, его герои путешествуют не только по Земле, но еще и летают на Луну. И это - путь к Сирано де Бержераку, а через него - к Жюлю Верну и Циолковскому.

Самое интересное, что описывает все эти приключения Ариосто с ясностью и правдивостью очевидца, за что современники и потомки сравнивали его стих с гомеровским.

 Сквозь полымем охваченный простор
До новой тверди кони их домчали
И понесли к Луне во весь опор
Пространством гладким, наподобье стали,
Лишенной даже неприметных пор.
Уступит по величине едва ли
Луна последнему средь прочих мест -
Земле, включая океан окрест.

Астольф застыл в глубоком изумленье:
Его Луны размеры потрясли,
Ничтожно малой в нашем представленье,
Когда мы смотрим на нее с Земли,
И то, что можно лишь при остром зренье
От моря сушу отличить вдали,
Которые, не обладая светом,
Едва видны при расстоянье этом.

Другие реки и долины рек
И не такие, как у нас, вершины,
Попав туда, откроет человек;
Там в деревнях чертоги-исполины,
Каких Астольф не видывал вовек,
Хоть странствуют немало паладины;
И нимфы круглый год, не то что тут,
В непроходимых чащах зверя бьют.  

А еще Ариосто изобразил и Рай. Рай на Земле, чуть ироничный, зато удобный: с добрым овсом для коня и столом для хозяина. И здесь проявляется еще одно его замечательное качество - ирония. А ирония Ариосто чуть погодя станет обличительным хохотом Рабле.

Жанр эпической поэмы Возрождения будет завершен позднее пером еще одного великого поэта Торквато Тассо, однако его творчество относится уже к времени заката Ренессанса и, подобно гению Микеланджело и Шекспира, являет собой смешение стилей, маньеризм, переход к барокко и классицизму, и мы рассмотрим его позднее.

Сейчас наша мысль обращена к зрелому Возрождению, и мы обратимся теперь к творчеству великого прозаика Никколо Макиавелли.

Никколо Макиавелли

Ариосто, первый титан Возрождения в литературе, был всего на пять лет младше флорентийца Макиавелли, политического прозаика, драматурга и историка. Его, Макиавелли, творчество - рубеж в миропонимании Возрождения. Индивидуалистическая, антропоцентрическая концепция мира у него сохранилась, но претерпела серьезное уточнение. Рядом с проблемой личности здесь встали проблемы народа, класса, нации.

Конечно, как и все великие мыслители Ренессанса, Макиавелли был прежде всего художником, о чем свидетельствуют лучшая комедия XVI в. "Мандрагора" и "Сказка о Бельфагоре", новелла, не уступающая рассказам Банделло. Однако, подобно тому, как эпос Ариосто был его главным трудом, так главным трудом Макиавелли стала небольшая политическая книжка "Государь" (или более правильно "Князь", однако мы будем называть ее по устоявшейся традиции "Государем"). Внешне это политический трактат, на самом же деле - нехудожественнй роман-миф. Говоря о совершенно реальной ситуации и реальном человеке, писатель использует "эзопов" язык и тем придает своей книге форму художественного вымысла. Однако по порядку.

Никколо Макиавелли (1469 - 1527) родился во Флоренции. В 1498 г. он был избран на должность секретаря второй канцелярии Синьории, ведавший внутренними делами и вопросами, связанными с армией. В течение ряда лет он был дипломатическим и политическим советником республики. Именно в это время сформировались его гуманистическое мировоззрение и реалистический метод.

В 1506 г. выходит его важнейшее военно-теоретическое сочинение "Рассуждение о том, как учредить во Флоренции регулярную армию". Книгу эту использовали позднее якобинцы во время Французской революции - и небезуспешно. Однако создать идеальную армию на практике Макиавелли не удалось. В августе 1512 г. флорентийская армия, созданная не без его теоретического и практического участия, была разгромлена под Прато испанцами. Во Флоренции воцарились (в который раз) Медичи. Как сторонник демократии, Макиавелли был водворен в тюрьму и подвергнут пыткам. В марте 1513 г. он амнистирован и отправлен в ссылку в собственную деревню.

Там за 12 лет он и создал все свои основные тексты. В 1513 г. он начал работу над историко-политическим сочинением "Рассужения о первой декаде Тита Ливия". В конце того же года, прервав эту работу, на одном дыхании Макиавелли написал "Государя", посвятив его Лоренцо Медичи, внуку Великолепного, поверив, что тот способен сыграть роль народного вождя. В посвящении Макиавелли пишет: "...чтобы правильно постичь природу государей, надо быть из народа". И это - позиция!

В своей книге Макиавелли проанализировал различные типы государств, саркастически помянул государства церковные, остановился на тех государствах, что, как ему представлялось, были плодом творчества отдельных личностей: Ромула, Кира, Чезаре Борджа.

Таким образом, центральной проблемой "Государя" оказалась проблема личности, творящей историю. Макиавелли еще верит в титанические возможности человека, решительно отвергая средневековые представления о том, будто дела мира управляются судьбой и Богом и что люди, с их умом, ничего изменить в этом не могут.

Правда, он признает некоторое влияние Фортуны на историю, но Фортуна - лишь пока непознанные, естественные закономерности времени и истории, которые могут быть познаны и таким образом подчинены человеку.

Программно антиутопическое произведение, "Государь" отделяет друг от друга политику и христианскую мораль, последнюю считает общественно вредной и объективно безнравственной, ибо христианство сделало мир слабым и отдало его во власть негодяям.

Политика сильной личности обособляется от всякой морали, в том числе и от морали гуманистической, чем, собственно, Макиавелли и создал себе имя нарицательное. Далее он пишет об относительности добродетели вообще, за что и получает впоследствии обвинение в аморализме.

Однако кем-кем, а циником автор "Государя" не был, ибо противоречие между общечеловеческой моралью и политикой осознавалось им как трагическое противоречие времени. Макиавелли прямо говорит: "Нельзя назвать доблестью убийство своих сограждан, измену друзьям, отстутствие верности, жалости, религии". Вероятно, за этот и пободные ему пассажи "Государь" в нашей стране в советское время числился в запрещенных книгах.

Вот это противоречие и решалось главным образом во всем творчестве Макиавелли. Поиск критериев нравственности в земной действительности, в политической деятельности "нового государя" прямо вводит писателя XVI века в круг интересов не только Нового, но и новейшего, нашего времени.

Героическая личность государя предполагает пассивность народных масс. Увы, разве это не так? Вспомним ближайшую и отечественную историю: Петра, Ленина, Сталина, Гитлера...

Герой "Государя" - диктатор, тиран и одновременно отрицание реальных диктаторов и тиранов. Он - "новый государь", вождь вооруженного народа. Проблема героя и черни, поставленная Макиавелли, вероятно, впервые, вводит нас в круг поэта и черни (Пушкин). Временами чернь превращается в народ, между строк "Государя" просвечивают будущие теории классовой борьбы.

К власти можно прийти, опираясь на знать или народ. Макиавелли однозначно выбирает народ. И народ у автора оказывается одним из главных источников общественной морали.

Что же противопоставлял Макиавелли упадку рефеодальной Италии? Немецкие бюргерские города, то есть в сущности ту же Италию столетней давности, ее средневековое вольное прошлое.

"Государь" заканчивается трагически-патетическим призывом к освобождению Италии от варваров. Автор обращается одновременно к дому Медичи и к гуманистической традиции Петрарки, цитатой из которого заканчивается книга, приобретая тем самым неожиданный утопический оттенок.

Одним словом, вся эта небольшая книжечка насыщена такой двойственностью, таким двойным зрением, что и читают, и трактуют ее на протяжении пяти веков с совершенно противоположных позиций.

Что же касается Медичи, то они продолжали считать Макиавелли неблагонадежным.

В 1515 г. он сблизился с философом Козимо Руччелаи и стал идейным руководителем его кружка оппозиционной молодежи, флорентийского республиканизма. Там, в кружке, он в 1519 г. закончил "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия". В этот же период им созданы "Диалог о нашем языке", поэма "Золотой осел", "Сказка о Бельфагоре", "Мандрагора", "Жизнь Каструччо Кастракани", "Диалоги о военном искусстве".

В 1520 г. флорентийский университет поручил Макиавелли написать историю города, и через пять лет он закончил большую книгу "История флорентийской республики", которую автор торжественно преподнес Джулио Медичи, ставшему уже папой Климентом VII. Труд начинается с глубокой древности, кончается же годом смерти Лоренцо Великолепного (1492).

Историки считают, что это сочинение с точки зрения непосредственно исторической не слишком компетентно, зато крайне любопытно с точки зрения нового осмысления истории. То есть политический писатель и в историческом труде остался политическим писателем, освещая древность с позиции заинтересованного и современного автора.

В общем-то Макиавелли пишет красноречивую апологию народа, ставя его - народ - выше любого государя. Гуманизм автора направляется здесь на патриотизм. Не абсолютное государство, а Родина и народ становятся критерием общественной и индивидуальной морали.

Цитирую:

 "Когда речь идет о благе родины, не следует заниматься размышлениями о справедливости и несправедливости, о милосердии и жестокости, о славе и бесславии: надо, невзирая ни на что, держаться лишь тех решений, которые имеют своей целью спасение ее существования и сохранение ее свободы".  

Писал Макиавелли и собственно художественные произведения: сонеты, карнавальные песни, канцоны, серенады - все в духе народных песен. Поэма в терцинах "Десятилетие" рассказывает о бедствиях, постигших Италию после похода на нее Карла VIII.

Лучшая его комедия "Мандрагора" (1518 г.) анализирует нравственный упадок частной жизни и проявление общего национального кризиса. Это - комедия без положительного героя о поиске настоящей правды вещей. Повествование об эгоистических интересах будничного человека в основе своей имеет, разумеется, Боккаччо.

Изобразив торжество глупости, пошлости, лицемерия, подлости и зла, Макиавелли вновь продемонстрировал, насколько ясно он понимал, как велико расстояние от того, как протекает жизнь в действительности, до того, как должно жить, и показал, что современные ему герои уже окончательно перестали быть опорой гуманистической идеологии Возрождения. И в этом он был предвозвестником великих трагических фигур заката эпохи, фигур Тассо, Микеланджело, Шекспира.

Сложная и противоречивая личность Никколо Макиавелли наиболее интересно проанализирована, на мой взгляд, в работах известного историка и журналиста Федора Бурлацкого (хотя и грешат они по-советски излишней заидеологизированностью). Фигура же автора "Государя" в интерьере эпохи наиболее интересно выглядит в романе Д.С. Мережковского "Леонардо да Винчи".

Бембо, Кастильоне, Челлини, Вазари

Что до современников Макиавелли, то они пока еще не сдавали гуманистических позиций, ища идеал в человеке, в жизни, в языке. Таков венецианец Пьетро Бембо (1470 - 1547), основавший библиотеку св. Марка и считавшийся историографом республики. Он написал знаменитое "Рассуждение в прозе о народном языке". Таков и Бальтассаре Кастильоне (1478 - 1529), родственик князей Гонзаго, автор "Придворного" - книги об идеальном человеке, этакой возрожденческой утопии о верном служаке.

Однако наиболее интересная проза после Макиавелли принадлежит не собственно писателям, а художникам. Это прежде всего "Жизнеописание" Бенвенуто Челлини, великого ювелира и скульптора (1500 - 1571).

Жизнь Челлини - жизнь человека, достигшего всего благодаря исключительно собственному гению, собственной смекалке, собственному, если угодно, нахальству. Еще бы: простой ремесленник, достигший высот папского двора!.. Его книга - апофеоз творческой деятельности. Талант - главное для художника, считает Челлини, все остальное не важно, простительно. В целом его "Жизнеописание" - потрясающее свидетельство о новом человеке, порожденном демократией Возрождения; книга свежая, сочная, не считающаяся с нормами этики и нравственности и в сущности нигде не выходящая за пределы простой человеческой порядочности, ибо художник, творец, гений - прямо по Пушкину - для Челлини две вещи несовместные. Книга столь блистательна, что впоследствии на немецкий язык ее перевел сам Гете, сказав об авторе, что он "своим пером, едва ли не вернее, чем резцом, оставил прочный памятник себе и своему искусству"; а Александр Дюма, сочиняя свой роман "Асканио", брал из "Жизнеописания" страницы десятками и по сути, переписал его наново. Улучшил ли? Разумеется, нет. Испортил ли? Это вопрос...

Интересную автобиографию "Описание трудов" оставил и другой значительный художник XVI в. Джорджо Вазари (1511 - 1574), однако его литературная слава связана не с автобиографией, а с книгой "Жизнеописания знаменитейших живописцев, ваятелей и зодчих". Книга эта вышла в 1555 г. До нее, в 30-е гг., подобную работу сделал Джамбаттиста Джелли (1498 - 1563). У Джелли, кстати, присутствует понимание своей эпохи, как именно эпохи Возрождения, начало которой он связывает с именами Чимабуэ и Джотто, а период зрелости - с творчеством Донателло и Брунелески.

Вазари развил эти идеи в своем труде. Он рассказал о 161 мастере и на несколько веков определил пути развития искусствоведения, выделив триады в построении общего процесса развития искусства: Античность - Средневековье - Возрождение; Раннее Возрождение - Среднее Возрождение - Высокое Возрождение.

Вазари как бы подвел итог всему, что создала его эпоха в искусстве, и создал в полном смысле "Summa artistica".

Новеллисты

В среде новеллистов Чинквеченто нужно выделить Маттео Банделло и Джиральди Чинцио. Именно они создали новелле XVI в. репутацию высокотрагического жанра и повлияли на повествовательную литературу и драматургию Европы.

М. Банделло (1485 - 1561) называют "Боккаччо XVI века". 186 его новелл в трех частях были напечатаны в Лукке в 1554 г. Полное же собрание включает 214 новелл. Они повествуют о жизни французского, арагонского и др. дворов Европы. Банделло - автор историй из трагических будней Италии, итальянской повседневности, об "игре трагических страстей", о мире, в котором царят любовь и смерть. Среди прочих историй он пересказал и историю любви Ромео и Джульетты, до него рассказанную Луиджи Да Порто, который впервые записал это предание. Кроме этой истории, Шекспир именно у Банделло, чьи тексты ему были известны, заимствовал темы и сюжеты комедий "Много шума из ничего" и "Двенадцатая ночь"; Лопе де Вега - "Кастельвино и Монтеса" и "Кара без мщения", Сервантес - источник своих "Назидательных новелл".

Джиральди Чинцио (1504 - 1573) был новеллистом, драматургом, теоретиком литературы. Его сборник новелл "Сто сказаний" вышел в Мантуе в 1565 г. Он как бы продолжает "Декамерон". Общество дам и кавалеров после разграбления Рима войсками Карла V и начавшейся там чумы укрывается во дворце Колонна, а затем бежит в Марсель. Новеллы рассказываются на корабле. Из одной его новеллы, которые все в целом морализаторские, Шекспир сделал "Отелло", из другой "Мера за меру", а Пушкин - через Шекспира - "Анджело".

Упомянем еще одного разностороннего литератора Аньоло Фиренцуолу (1493 - 1543) - юриста и монаха, порвавшего с Ватиканом, однако сумевшего сохранить пожизненный доход от монастыря. Его сборник "Беседы о любви", вышедший в 1548 г. после смерти автора, изыскан, красив, написан тоже в духе Боккаччо. Герои наслаждаются красотами сельского пейзажа и рассуждают о литературе в промежутках между любовными играми.

И еще одно имя - сказочника-новеллиста Джованни Франческо Страпаролы (1500 - 1557). Автор книги "Приятные ночи" тоже подражал Боккаччо. Двухчастная книга содержит в первой части 25 новелл (пять ночей) и 48 (8 ночей) во второй. Из-за игривости и богатой фантастики книга была очень популярна - и не только в Италии - лет триста. Страпарола считается предшественником знаменитого сказочника XVII в. Джамбаттисты Базиле и, разумеется, француза Шарля Перро.

Поэзия Чинквеченто

И напоследок о поэзии. Основные ее особенности: процесс взаимопроникновения двух языков - латинского и итальянского. Взаимопроникновение образов из итальянской поэзии в неолатинскую, и из латинской в итальянскую. Однако к началу второй половины века итальянская поэзия окончательно побеждает латинскую.

Один из лучших поэтов, сочинявших на латыни, Марко Джироламо Вида (1485 - 1566) создал трактат в стихах "Об искусстве поэзии" и остроумную поэму "Игра в шахматы" - карикатуру на античный Парнас и греко-римских богов. Поэма имела европейский успех и подвигла на подражание многих, в том числе величайшего поэта польского Ренессанса Яна Кохановского, а впоследствии знаменитого французского сентименталиста Эвариста Парни, чья безумная атеистическая поэма "Война богов" вошла в золотой фонд мировой литературы.

Другой латинский поэт Пьер Анджело Манцолли, известный под именем Памингения (1500 - 1543) своей поэмой "Зодиак жизни", совершенно антирелигиозной и лукрецианской, проникнутой стоическим пессимизмом, был изестен всей Европе. Придуманная им теория света в конце века подвигла на творческий поиск самого Джордано Бруно.

В начале XVI в. возникает новый жанр, т.н. макароническая поэзия. Автор "Макаронии", большого свода, можно сказать, эпоса, - Мерлин Кокайо (псевдоним Теофило Фоленго, 1491 - 1544) пародировал петраркистов, осмеивал нравы и религиозные воззрения века. Макаронический язык - это смесь латинского, литературного итальянского, различных диалектов, "кухонной латыни". Им и на нем высмеивалось всё и вся.

 Квази во всех городах эст один обычай антиквус:
Друг контра друга идут легионес мальчишек и бьются
Камнибус; а из-за них интер взрослых случаются свары.
Я не видебам еще, чтобы столько сшибал желудорум
С дуба мужик, лаборандо шестом иль увесистой палкой,
Ежели даре он хочет свиньям прожорливым корму,
Сколько видере я мог камней, кум свисто летящих,
Квандо баталиам вдруг затеют мальчишки, эт застит
Светум дневной не туча камней, но истошные крики,
И Стефанус сильней эт сильней бушует темнестой... И т.д. 
       (Из поэмы "Бальдус". Пер. С. Ошерова)  

В поэме "Бальдус", из которой мы привели маленький фрагмент, Фоленго еще до Сервантеса высмеял мир рыцарских романов. В общем-то, этот автор чем-то похож на Рабле. Несмотря на грубость, подчас непристойность, Фоленго был глубоким знатоком античности, тайным меланхоликом и истинным гуманистом.

Вообще, XVI в. в лирике - век пародии, сатиры. Ибо там, где рушатся идеалы, царят или трагедия, или сатира.

Франческо Берни (1497 - 1535) создал целый жанр, т.н. "бернеско", где возвышенным стилем пишется о самых низменных предметах, где соединяются самые противоречивые вещи.

 Поесть - у папы нет иного дела,
Поспать - у папы нет иной заботы:
Возможно дать такие лишь отчеты
Любому, кто о папе спросит, смело.

Хороший взгляд, хороший вид и тело,
Язык хорош и качество мокроты.
Нет, с жизнью он порвать не хочет счеты, -
Но рать врачей сжить папу захотела.

И в самом деле, честь их пострадает,
Коль он живым уйдет от их атаки,
Раз сказано: конец, он умирает.

И страшные выдумывают враки:
Что в два часа припадок с ним бывает, -
Сегодня нет, а завтра будет паки.

От них подохнут и собаки,
Не то что папа. В общем же похоже,
Что как-никак его прихлопнут все же.

       (Сонет с хвостом "На болезнь папы Климента в 1529 году". Пер. С. Шервинского)  

Однако не все поэты были пародистами: существовала и серьезная музы. Классиком в ту эпоху был Пьетро Бембо (1470 - 1547). Именно он был первым подлинным петраркистом в любовной лирике, но окончательно создали петраркизм как течение уже его последователи. Петраркизм - это не только эпигонство, это явление, имевшее и положительный момент, ведь усилиями петраркистов прежде всего сам Петрарка стал известен всей Европе. Кроме того, в петраркизме произошло постепенное слияние идеализированной любви поэзии позднего средневековья и философии платонизма.

 Ты застилаешь очи пеленою,
Желанья будишь, зажигаешь кровь,
Ты делаешь настойчивой любовь,
И мукам нашим ты подчас виною.

Зачем, уже развенчанная мною,
Во мне, надежда, ты родишься вновь?
Приманок новых сердцу не готовь:
Я твоего внимания не стою.

Счастливым счастье новое пророчь,
Что если плачут - то от сладкой боли,
А мне давно ничем нельзя помочь.

Я так измучен, что мадонны волей
С последним неудачником не прочь
Из зависти я поменяться долей.
       (Пер. Евг. Солоновича)  

Однако в XVI в. ренессансное празднество жизни шло на убыль, чему, как мы знаем, способствовали в первую очередь завоевание Италии иноземными войсками и контрреформация. В поэзии стали подчеркиваться противоречия бытия, художники более всего "полюбили" зыбкость, ломкость, игру света и теней. Формы стали корчиться, распадаться, классические линии искривлялись, законченное становилось расплывчатым. Наступало время декаданса, называемого маньеризмом, готовилось время барокко.

Микеланджело, Стампа и другие

Одним из крупнейших поэтов середины века был великий скульптор и художник Микеланджело Буонарроти (1475 - 1564).

Он не получил гуманистического образования. Гениальный самоучка, он всю жизнь боролся, бился с формой и в камне, и на холсте, и в стихе. И лучшие его поэтические создания порождены не техникой, но силой вдохновения. Образы трагической силы, подобные освобожденным из камня прекрасным формам, выходили и из-под его пера. Они очаровали многих великих поэтов XIX - XX вв. Среди переводчиков Микеланджело Федор Тютчев, Райнер Мария Рильке, Андрей Вознесенский.

Сам Микеланджело поклонялся Данте, пересоздавал образы "Божественной комедии" в живописи. В его поэзии темы героики смешивались с размышлениями о бренности жизни. Любимый его образ - контраст между днем и ночью, между жизнью и смертью. На вполне ренессансное восприятие его статуи "Ночи" в эпиграмме Строцци -

 Ты ночь здесь видишь в сладостном покое:
Из камня Ангелом изваяна она,
И если спит, то жизнию полна:
Лишь разбуди, - заговорит с тобою! -
 

Микеланджело ответил скорбной надписью, в которой возникает дух иных, дисгармонических времен:

 Мне сладок сон, и слаще камнем быть
Во времена позора и паденья,
Не слышать, не глядеть - одно спасенье...
Умолкни, чтоб меня не разбудить.
       (Пер. В.С. Соловьева)  

То же в перводе Тютчева:

 Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать - удел завидный...
Отрадно спать, отрадней камнем быть.  

То же - и эпиграмма Строцци, и ответ Микеланджело - в переводе А. Вознесенского:

 Фигуру "Ночь" в мемориале сна
из камня высек Ангел, или Анжело.
Она жива, верней - уснула заживо.
Окликни - и пробудится она.
.............................................................

Блаженство - спать, не ведать злобы дня,
не ведать свары вашей и постыдства,
в неведении каменном забыться...
Прохожий! Тсс.. Не пробуждай меня.  

В ХХ веке наиболее полно Микеланджело перевел на русский Абрам Эфрос, наиболее точно - Евгений Солонович, а наиболее ярко (с моей точки зрения) - Андрей Вознесенский.

Приведу примеры нескольких текстов великого поэта и одновременно величайшего скульптора и художника - это ведь уникальный случай в истории. Вот стихи гения о гении, Микеланджело - о Данте.

 Он зрел картины Божьего суда,
Он побывал в чистилище и, зная,
Дорогу в рай, достиг при жизни рая,
Чтоб молвить правду, воротясь сюда.

Зачем, зачем горит его звезда
И над моим гнездом, не угасая,
Когда на свете нет такого края,
Где злее бы к нему была вражда?

О Данте речь. Его могучей лире
Неблагодарный не внимал народ:
Издревле слава недостойных - шире.

Когда б достиг я Дантовых высот,
И я бы счастью в этом злобном мире
Его печальный предпочел исход.
       (Пер. Евг. Солоновича)

Единственно живой средь неживых,
    свидетелем он Рая стал и Ада,
    обитель справедливую Расплаты
    он, как анатом, все круги постиг.
Он видел Бога. Звездопадный стих
    над родиной моей рыдал набатно.
    Певцу нужны небесные награды.
    Ему не надо почестей людских.
Я говорю о Данте. Это он
    не понят был. Я говорю о Данте.
    Он флорентийской банде был смешон.
Непониманье гения - закон.
    О, дайте мне его прозренье, дайте!
    И я готов, как он, быть осужден.
       (Пер. А. Вознесенского)  

И еще несколько стихотворений в переводе Андрея Вознесенского.

 Любовь

Любовь моя, как я тебя люблю!
    Особенно когда тебя рисую.
    Но вдруг в тебе я полюбил другую?
    Вдруг я придумал красоту твою?
Но почему ж к друзьям тебя ревную?
    И к мрамору ревную и к углю?
    Вдвойне люблю - когда тебя леплю,
    втройне - когда я точно зарифмую.
Я истинную вижу Красоту.
    Я вижу то, что существует в жизни,
    чего не замечает большинство.
Я целюсь, как охотник на лету.
    Ухвачено художнической призмой,
    божественнее станет божество.

Гнев

Здесь с копьями кресты святые сходны,
    кровь Господа здесь продают в разлив,
    благие чаши в шлемы превратив.
    Кончается терпение Господне.
Когда б на землю он сошел сегодня,
    его б вы окровавили, схватив,
    содрали б кожу с плеч его святых
    и продали бы в первой подворотне.
Мне не нужны подачки лицемера,
    творцу преуспевать не надлежит.
    У новой эры - новые химеры.
За будущее чувствую я стыд:
    иная, может быть, святая вера
    опять всего святого нас лишит!

Фрагмент автопортрета

Я нищая падаль. Я пища для морга.
    Мне душно, как джинну в бутылке прогорклой,
    как в тьме позвоночника костному мозгу!

В каморке моей, как в гробнице промозглой,
    Арахна свивает свою паутину.
    Моя дольче вита пропахла помойкой.
Я слышу - об стену журчит мочевина.
    Угрюмый гигант из священного шланга
    мой дом подмывает. Он пьян, очевидно.

Полно во дворе человечьего шлака.
    Дерьмо каменеет, как главы соборные.
    Избыток дерьма в этом мире, однако.

Я вам не общественная уборная!
    Горд вашим доверьем. Но я же не урна...
    Судьба моя скромная и убогая.

Теперь опишу мою внешность с натуры:
    Ужасен мой лик, бороденка - как щетка.
    Зубарики пляшут, как клавиатура.

К тому же я глохну. А в глотке щекотно!
    Паук заселил мое левое ухо,
    а в правом сверчок верещит, как трещотка.

Мой голос жужжит, как под склянкою муха.
    Из нижнего горла, архангельски гулкая,
    не вырвется фуга плененного духа.

Где синие очи? Повыцвели буркалы.
    Но если серьезно - я рад, что горюю,
    я рад, что одет, как воронее пугало.

Большая беда вытесняет меньшую.
    Чем горше, тем слаще становится участь.
    Сейчас оплеуха милей поцелуя.

Дешев парадокс - но я радуюсь, мучась.
    Верней, нахожу наслажденье в печали.
    В отчаянной доле есть ряд преимуществ.

Пусть пуст кошелек мой. Какие детали!
    Зато в мочевом пузыре, как монеты,
    три камня торжественно забренчали.

Мои мадригалы, мои триолеты
    послужат оберткою в бакалее
    и станут бумагою туалетной.

Зачем ты, художник, парил в эмпиреях,
    К иным поколениям взвивал свой треножник?!.
    Все прах и тщета. В нищете околею.
Таков твой итог, досточтимый художник.

Смерть

Кончину чую. Но не знаю часа.
    Плоть ищет утешенья в кутеже.
    Жизнь плоти опостылела душе.
    Душа зовет отчаянную чашу!
Мир заблудился в непролазной чаще
    средь ядовитых гадов и ужей.
    Как черви, лезут сплетни из ушей.
    И Истина сегодня - гость редчайший.
Устал я ждать. Я верить устаю.
    Когда ж взойдет, Господь, что Ты посеял?
    Нас в срамоте застигнет смерти час.
Нам не постигнуть истину Твою.
    Нам даже в смерти не найти спасенья.
    И отвернутся ангелы от нас.

Творчество

Когда я созидаю на века,
    подняв рукой камнедробильный молот,
    тот молот об одном лишь счастье молит,
    чтобы моя не дрогнула рука.
Так молот Господа наверняка
    мир создавал при взмахе гневных молний.
    В Гармонию им Хаос перемолот.
    Он праотец земного молотка.
Чем выше поднят молот в небеса,
    тем глубже он врубается в земное,
    становится скульптурой и дворцом.
Мы в творчестве выходим из себя.
    И это называется душою.
    Я - молот, направляемый Творцом.  

И еще о нескольких поэтах Чинквеченто буквально в двух словах.

Джованни Делла Каза (1503 - 1556) - еще вполне ренессансный гармонический автор. Лишь иногда у него встречаются образы Микеланджело: сон и смерть у Делла Каза - два брата, ночь - предвестница смерти.

 О Сон, дитя покойной, и туманной,
И влажной ночи, о забвенье зла
Для тех, кого природа обрекла
Тревоге и печали постоянной, -

Опомниться от боли несказанной
Дай наконец, что сердце извела,
Приди и, черные свои крыла
Расправя, неги дай вкусить желанной.

Где тишина? Ведь свет уже потух.
Где легкий рой пугливых сновидений?
Ты снова, Сон, к моим призывам глух.

Напрасно о твоей мечтаю сени.
Под головою камни, а не пух.
О, эти ночи, полные мучений!
       (Пер. Евг. Солоновича)  

Анджело ди Костанцо (1507 - 1591) оказал влияние на поэтов барокко, ставивших его на второе место после Петрарки. Он любил гиперболу, метафоры, аллюзии.

Неаполитанец Луиджи Тансилло (1510 - 1568) был особенно любимым автором Дж. Бруно. Бруно сделал его собеседником в своих диалогах "О героическом энтузиазме". В сонете "Когда свободно крылья я расправил" Тансилло говорит о крылатой силе любви, которая отвечает всем сомнениям так:

 Куда, безумец, мчимся мы? Дерзанье
Нам принесет в расплату лишь страданье.
А я: "С небес не страшно падать мне!
Лечу сквозь тучи и умру спокойно,
Раз смертью рок венчает путь достойный".
       (Пер. Ю. Верховского)  

В другом сонете человек противопоставляется богам, которых любовь превращала в смертных и даже в животных (как Юпитера):

 А у меня обратная дорога:
Меня любовь преображает в Бога.  

ХХ век провозгласил одним из лучших лириков Чинквеченто забытого долгие годы неаполитанца Галеаццо ди Тарсиа (1520 - 1553). Гарсиа был бароном, человеком буйного нрава, участником всех смут и был убит при весьма темных обстоятельствах. Его стихи поражают гамлетовской мрачностью. Жизнь человека ему представлялась более хрупкой и ломкой, чем стекло; бытие - бессмысленностью. Основная тема его поэзии - скорбь по безвременной кончине жены. Поэт он в самом деле хороший, по энергии приближающийся к Данте.

 Дворец, где жен высокородных лица
Сияли счастьем, царственный колосс,
Ты стольким радости любви принес,
Но эта перевернута страница.

Сегодня ты - жестокая темница,
Обитель страха, пыток и угроз,
Вместилище теней и вечных слез,
Где равносильно смерти очутиться.

Другие времена - и ты другой,
Нам одинаково не повезло, -
Недаром были мы с тобой похожи.

Надежды все утратив до одной,
Я, хоть и поздно, убедился тоже,
Что наслажденья - хрупкое стекло.
       (Пер. Евг. Солоновича)  

И назовем еще нескольких поэтесс эпохи, то есть женщин, выступавших не в привычном качестве объекта поклонения талантливых мужчин, но писавших стихи собственноручно. Это Виттория Колонна и Гаспара Гамбара, Вероника Франко и Гаспара Стампа. Среди них и знатные дамы, и куртизанки.

Наиболее известна Виттория Колонна (1492 - 1546) - подруга и корреспондентка Микеланджело. Наиболее талантлива - Гаспара Стампа (1523 - 1554). Стихи последней пылают земной страстью и, конечно, тем самым нарушают законы петраркизма. Но это, как вы понимаете, для поэзии эпохи - благо.

 Звезда моя сурова. Но, признаться,
Мой граф - суровей. От меня всечасно
Бежит он прочь. Когда ж другие тщатся
Меня пленить, мне это не опасно.

Проклятие - в меня влюбленным страстно!
Я пред надменным жажду преклоняться,
Смиренна - с не желающим смиряться,
Люблю того, кто смотрит безучастно.

В негодованье он меня приводит!
Другие - мир, довольство мне готовят,
Но лишь за ним душа моя стремится.

И все в любви навыворот выходит:
Бесчестье - чести гордо прекословит,
Смиренный - плачет, злобный - веселится.
       (Пер. Н. Матвеевой)  

Таковы лучшие авторы и главные черты литературы Чинквеченто. Нам осталось поговорить о творчестве Торквато Тассо... Но сначала мы вернемся назад во времени, чтобы посмотреть, что же далалось в литературе других европейских стран, разбуженных итальянскими гуманистами, о Тассо же скажем тогда, когда будем говорить об общих чертах переходного периода в литературе Европы, о закате Возрождения, о маньеризме, о рождении Барокко.

1. Данте Алигьери
2. Франческо Петрарка
3. Джованни Бокаччо
4. О мире литературы, стилях и эпохе Возрождения
5. Итальянская литература XV века (обзор)
6. Литература Чинквеченто
7. Торквато Тассо и закат итальянского Ренессанса