Литература Древнего Рима. Очерки истории зарубежной литературы

Распопин В.Н.

Новосибирск: "Рассвет"

Альбом иллюстраций "Древний Рим"

Год издания: 1996

Персоналии. Гораций, Тибулл, Проперций: "золотая середина" "золотого века"

Exegi monumetum acre perennius
regalique situ pyramidum altius,
quod non imber edax, non Aquilo impotens
possit diruere, aut innumerabilis
annorum series et fuga temporum
Non omnis moriam.*

              Q. Horatius Flaccus17
Лира, печали полна, пела в лесной глубине.
              П. Овидий Назон

( * Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушат его, не сокрушит и ряд
Нескончаемых лет - время бегущее.
Нет, не весь я умру...
Квинт Гораций Флакк.
         (Пер. С.В. Шервинского)

Обычно, говоря о римской лирике I в. до н.э., литературоведы объединяют творчество Катулла, Тибулла и Проперция, потому что именно Катуллу принадлежит первая в латинской поэзии элегия о собственном чувстве, а Тибулл и Проперций в своем творчестве развивали именно этот жанр.

Мы пошли несколько иным путем и объединили в одной главе творчество Горация, Тибулла и Проперция, желая представить поэзию "золотого века" в наиболее полном, развитом состоянии, не задерживаясь на каком-либо одном жанре. Тем более, что наиярчайшие образцы именно элегии принадлежат перу представителя уже следующего поколения - Овидия.

Сначала поговорим о ГОРАЦИИ, "вечном" поэте, одном из "божественной троицы" (Вергилий, Гораций, Овидий). Он родился 8 декабря 65 г. до н.э. в небольшом южноитальянском городке Венузии, в семье вольноотпущенника, человека небогатого, однако не пожалевшего денег на образование для сына. Гораций учился у лучших учителей Рима риторике, затем философии - в Афинах. Здесь молодой человек присоединился было к армии Брута и получил командование над легионом. Но... как видно, Гораций не был рожден воином, и в одном из сражений, бросив наземь щит, пустился в бегство.
Уважение вызывает, однако, тот факт, что впоследствии поэт не скрывал своей слабости и отразил это происшествие в одной из од (2, 7):

...С тобой Филиппы, бегство поспешное
Я вынес, кинув щит не по-ратному,
Когда, утратив доблесть, долу
Грозный позорно склонился воин...*
(Пер. Г.Ф. Церетели)

(Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, поэзия Горация цитируется по изданию: Гораций. Собрание сочинений. СПб., Биографический институт "Студиа биографика", 1993.)

После бегства вместе с побежденной армией Гораций, понимая, что дело республики проиграно, затаился и мудро ждал развития дальнейших событий. Дождавшись амнистии, он вернулся в Рим, где не застал уже в живых отца, имение свое нашел конфискованным, и вынужден был искать работу. Добыв себе место писца, Гораций, чтобы обратить на себя внимание и заработать, стал сочинять стихи. Действительно, толстый и робкий, невысокого роста, молодой человек, прекрасно образованный и откровенно не любивший простонародья, имел, пожалуй, только одно призвание - поэзию. Возможно, что две другие его страсти - женщины и вино - не что иное, как всего лишь поэтические гиперболы, хотя сам поэт и историк Светоний уверяют читателя в чрезмерном сластолюбии Горация.

Мы можем предположить, что это не совсем так, исходя хотя бы из того соображения, что темы вина и женщин - вообще две из трех (третья тема - смерть) вечных поэтических тем, а воображение поэта и его реальная жизнь, как правило, не одно и то же.

Но как бы там ни было, Гораций оставил читателям и комментаторам имена своих многочисленных подруг, а вместо жены в спутницы навсегда избрал музу. Начинал Гораций как поэт с эподов (Поэтическая форма, в которой произведение написано двустишиями, где четные строки короче нечетных.) и сатир, бывших тогда в моде, поскольку Рим еще не успел забыть блистательную поэзию Катулла. Образцом для подражания в первом случае был для него греческий поэт Архилох, во втором - римлянин Луцилий. Эти жанры стали для Горация лучшим оружием, чем щит и меч. Судите сами:

Куда, куда вы валите, преступники,
Мечи в безумье выхватив?!
Неужто мало и полей, и волн морских
Залито кровью римскою?..
         (Пер. А.П. Семенова-Тян-Шанского)
Что на прохожих мирных, пес, кидаешься?
Знать волка тронуть боязно?..
Идет, с дурным, корабль, отчалив, знаменьем,
Неся вонючку-Мевия...
             (Пер. Н.С. Гинцбурга)
...Ну, а богатый землями и в рост отдающий Фуфидий,
Славы развратного, имени мота боясь, не стыдится
Брать с должников пять процентов на месяц; и даже чем больше
Кто нуждою стеснен, тем более он притесняет!..
                         (Пер. М. Дмитриева и Н.С. Гинцбурга).

В смысле едкости и даже бесцеремонности эти ранние произведения оставили далеко позади и Архилоха и Луцилия. Тем не менее, в отличие от будущих сатириков Марциала и Ювенала, Гораций достаточно быстро оставляет эти жанры: ямбы перерастают в оды (лучший жанр Горация), а сатиры принимают тон посвящений, или спокойных светских бесед на современные темы, слегка насмешливых, но в целом скорее шутливых нежели едких.

К этому времени литературная репутация поэта была уже достаточно прочной, его заметили и читатели и писатели, а благодушный Вергилий даже сделался его приятелем. Именно Вергилий и представил Горация Меценату. Быстро сделавшись его задушевным другом, Гораций стал известен и самому Августу. И Меценат, и Октавиан предлагали поэту службу, но Гораций сумел в тактичной форме отказаться и сохранить одновременно и свободу и расположение к себе самых влиятельных людей империи. Приведем цитату из Светония:

"Как любил его Меценат, достаточно свидетельствует... последний его завет, обращенный к Августу: "О Горации Флакке помни, как обо мне"... Сохранились письма (Октавиана к Горацию - В.Р.), из которых я приведу... небольшие отрывки: "Располагай в моем доме всеми правами, как если бы это был твой дом: это будет не случайно, а только справедливо. Хотя ты, гордец, относишься к нашей дружбе с презрением, мы со своей стороны не отплатим тебе надменностью" (Жизнь двенадцати цезарей. С. 439)

Естественно, что это покровительство быстро создало Горацию такое блестящее положение в обществе, о котором он не мог и мечтать. По-видимому, это сказалось и на общем спокойном, ровном тоне его последующих произведений. Уже пятая и шестая сатиры 1-й книги, в которых рассказывается о поездке автора в свите Мецената в Брундизий, где, должны были проходить мирные переговоры между Антонием и Октавианом, указывают на это. Путешествие принесло Горацию и почет и вражду завистников. Собственно, в шестой сатире поэт и отвечает клеветникам в том смысле, что он хоть и не высокого происхождения, но слишком дорожит своей свободой и честью, чтобы заискивать перед сильными мира сего стихами:

Нет, Меценат, хоть никто из лидийцев не равен с тобою
Знатностью рода...
Нет! ты орлиный свой нос поднимать перед теми не любишь,
Кто неизвестен, как я, сын раба, получившего волю!
Ты говоришь, что нет нужды тебе, от кого кто родился,
Только б был сам благороден...
За что на меня нападают?
Нынче за то, что, быв сыном раба, получившего вольность,
Близок к тебе, Меценат; а прежде за то, что трибуном
Воинским был я и римский имел легион под начальством.
В этом есть разница! - Можно завидовать праву начальства,
Но не дружбе твоей, избирающей только достойных...
Спать я иду, не заботясь о том, что мне надобно завтра
Рано вставать...
Сплю до четвертого часа; потом, погулявши, читаю
Или пишу, про себя, что-нибудь, что меня занимает...
Жизнь подобную только проводят
Люди, свободные вовсе от уз честолюбия тяжких.
Я утешаюся тем, что приятней живу, чем когда бы
Квестором был мой отец, или дедушка, или же дядя.
(Пер. М. Дмитриева).

В девятой сатире Гораций описывает тех завистников, которые, не обладая никакими достоинствами, с его помощью пытаются завоевать расположение Мецената, приставая для этой цели к поэту прямо на улице. Спустя два года после поездки в Брундизий Меценат подарил Горацию за книгу сатир сабинское имение, окончательно укрепившее материальное положение поэта. Поместье это, раскопанное в 1932 году, представляет собой "скромный" особнячок в 24 комнаты с тремя купальными бассейнами, мозаичными полами, ухоженным садом и земельным участком, обрабатывавшимся восьмью рабами и пятью семьями арендаторов.

Поэзия его становится совершенно спокойной, уравновешенной, даже благодушной. От сатир Гораций переходит к сочинению од и посланий, в которых воспевает явно нравящуюся ему жизнь на лоне природы в кругу друзей и юных прелестниц.

Я пою о пирах и прелестницах,
Острый чей ноготок страшен для юношей,
Будь я страстью объят или не мучим ей,
Я - поэт легкомысленный.
(Пер. Г.Ф. Церетели).

Это заявление если и не соответствует абсолютной истине, во всяком случае, представляет читателю портрет человека независимого и по-своему гордого, каким хотел себя видеть Гораций и каким в конце концов заставил принимать себя и современников, и потомков.
Он все дальше уходит от Архилоха и Луцилия в сторону Сапфо и особенно Анакреонта. Это, конечно, соответствовало природе его поэтического дара. Сам Гораций введение в римскую поэзию мелодий эолийской мелики считал особой своей заслугой. В стихах этого периода Гораций совершенно примиряется с жизнью:

Пока мы живы, лучше под пинией
Иль под платаном стройным раскинуться,
Венком из роз прикрыв седины,
Нардом себя умастив сирийским...
*** Бочка есть с вином у меня албанским, -
Девять лет ему; есть в саду, Филлида,
Сельдерей, венки, чтобы вить; найдется
Плющ в изобилье, -
Он идет к твоим заплетенным косам!
Дом манит к себе, серебром смеется,
И алтарь, увитый вербеной, жаждет
Крови ягненка...
(Пер. Г.Ф. Церетели).

Будучи слаб здоровьем, проводя жизнь если не в постах, то за вегетарианским столом, он воспевает в звучных стихах яства и вина, как бы намеренно создавая автопортрет довольного весельчака. Но вместе с тем и мудреца, потому что в каком бы жанре ни работал Гораций, о чем бы он ни писал, главное в его стихах всегда - мысль.

В "Сатирах" и "Эподах" она еще казалась почти что прозаической, в "Одах" ("Оды" Горация не следует воспринимать с позиций позднейшей литературы, когда этот жанр стал требовать исключительной патетичности, торжественного пафоса и т.п. Здесь это античный жанр, который лучше всего можно перевести как "песню".) она облекается в изящнейшую поэтическую оболочку, несравненную по красоте и звучности стиха, принесшего Горацию непреходящую вечную славу.

Вообще, Гораций, может быть, самая нетривиальная фигура в мировой поэзии. С одной стороны - певец вина и многочисленных подруг (Лидия, Хлоя, Необула, Лалага...), с другой -- певец Августа, но... и одновременно доблестей республики. И все - талантливо, и все уравновешенно, и все, буквально все, - во славу собственному имени.

Главной добродетелью своей он считал "золотую середину" (это, кстати, его выражение), о которой написал программную оду:

Будешь жить ладней, не стремясь, Лициний,
Часто в даль морей и не жмяся робко,
Из боязни бурь, к берегам неровным
И ненадежным.
Тот, кто золотой середине верен,
Мудро избежит и убогой кровли,
И того, в других что питает зависть, -
Дивных чертогов.
Чаще треплет вихрь великаны-сосны,
Тяжелей обвал всех высоких башен,
И громады гор привлекают чаще
Молний удары.
И в беде большой, ко всему готовый,
Жив надеждой, но средь удач опаслив;
Зиму лютую, приведя, сживает
Тот же Юпитер.
Плохо пусть сейчас, - ведь не все ж так будет:
Наступает миг - Аполлон кифарой
Музы будит сон: не всегда одним он
Занят все луком!
Силен духом будь, не клонись в напасти,
А когда вовсю дует ветер попутный,
Мудро сократи, подобрав немного,
Вздувшийся парус*.
(Пер. А.П. Семенова-Тян-Шанского)
* (Сравните следующие пушкинские строки:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.

И программное для Пушкина стихотворение "Поэт":
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон... )

Вы, наверное, уже заметили по приведенным отрывкам, что стихи Горация почти всегда написаны в форме обращения к какому-либо собеседнику. Действительно, почти все мужские адресаты его од - реальные современники поэта. Что же до женских имен, почти всегда греческих, то реальность их хотя бы уже поэтому малоубедительна. Да и самая мысль Горация соврешенно по-разному звучит в "мужских" и "женских" посланиях, в одних глубоко и содержательно, разнообразно, в других - игриво и облегченно.

***

О, как грустно, Необула, избегать игры Амура,
Не осмелиться похмельем смыть тоску, а осмелеешь,
Языком отхлещет ментор.
Где же, баловень Киферы, где плетенка для кудели,
Трудолюбие Минервы? Ты унес их в сновиденья
О красавце из Липары.
Как у юноши, у Гебра, тиберийскою волною
Торс лоснящийся омоет - он затмит Беллерофонта,
И в борьбе, и в беге спорый,
Он оленя на поляне вдоль стремительного стада
Легким дротиком нагонит, кабана в колючей чаще
На рогатину подденет.
(Перевод Я. Голосовкера. Цит. по изд.: Античная лирика. М.: Худож. лит., 1968.)
***
Увы, о Постум, Постум! летучие
Года уходят, и благочестие
Морщин и старости грозящей
Не отдалит, ни всесильной смерти.
Хотя б на каждый день гекатомбою
Тройною, друг мой, немилосердного
Плутона ты смягчал, который
Тития и Гериона держит
За мрачным током, где без сомнения
Мы все, дарами почвы живущие,
Проплыть обречены: цари ли
Будем мы иль бедняки-крестьяне.
Вотще бежим мы Марса кровавого
И гулко в скалы бьющего Адрия;
Вотще беречься будем Австра,
Вредного телу порой осенней:
Должны Коцит мы видеть, блуждающий
Струею вялой, и обесславленный
Даная род и Эопида
Сизифа казнь - без конца работу.
Покинуть землю, дом и любезную
Жену, и сколько ты ни растил дерев,
За преходящим господином
Лишь кипарис* побредет постылый.
Вин самых тонких за ста запорами
Запас наследник выпьет достойнейший
И штучный пол окрасит соком
Гордым, какой и жрецам на диво.
(Пер. Ф.Е. Корша)
(Кипарис - кладбищенское дерево. Ср. у П.А. Вяземского:
Уж сколько лир висит безгласных
На кипарисах молодых!..)

Гораций, конечно, эпикуреец. Это сказывается и на его философствовании о смысле жизни, и на многочисленных любовных стихах. "Легко обо мне подумай, / Легко обо мне забудь", - писала М.И. Цветаева, как бы оформляя в этот поэтический афоризм истинно эпикурейское отношение к любви. Разве то у Катулла?

Может быть, поэтому любовные стихи Горация уступают его дружеским посланиям.

Откликался Гораций и на политические события. В. Дюрант говорит об одном таком поэтическом отклике: "Знаменитая застольная песнь Горация - Nunc est bibendum - была написана по получении известия о смерти Клеопатры и захвате Египта; даже его искушенная душа содрогнулась при мысли о победоносности и величии Империи, раздвинувшей свои пределы как никогда широко. Он предостерегал своих читателей, что новые законы не могут заменить старинной нравственности".

Гораций написал много. По мере развития дарования и течения жизни, он отказывался от отработанных жанров и житейских реалий. Сначала от сатир и эподов, потом от республиканского пыла, потом от любовных утех...

Вдоволь уж ты поиграл, и вдоволь поел ты и выпил:
Время тебе уходить...
(Пер. Н. Гинцбурга).

Однажды наступил срок, когда он решил отказаться и от поэзии. Об этом он сказал в своих философских "Посланиях". Помимо небольших стихотворений в число "Посланий" вошла поэма "Наука поэзии" ("Послание к Пизонам"), являющаяся своеобразным итогом размышлений Горация о поэзии и одновременно чем-то вроде поэтического завещания. Это "завещание" было подхвачено европейскими классицистами и вместе с "Поэтикой" Аристотеля стало для них непререкаемым образцом.

Сам писать я не буду,
Но открою другим, что творит и питает поэта,
Что прилично, что нет, в чем искусство и в чем заблужденье.
(Пер. М. Дмитриева).

Итак, поэма о том, как писать стихи. Обратимся еще раз к книге В. Дюранта:

"Избери предмет, которые тебе по силам, говорит Гораций, остерегайся трудиться, как гора, и в конце концов разродиться мышью. Идеальное произведение одновременно и наставляет и развлекает. Избегай новых, устаревших, не ложащихся в размер слов. Будь настолько краток, насколько позволяет ясность. Сразу же устремляйся к существу дела... Когда сочиняешь стихи, не думай, пожалуйста, что чувство - это все. Справедливо, что ты должен испытывать какие-то чувства, если хочешь, чтобы ими проникся и читатель. Но искусство - это нечто большее, чем эмоции; это - форма... Чтобы научиться форме, днем и ночью изучай греческий; правь почти все, что написал... покажи свое произведение знающему критику и храни его подальше от своих друзей. Если после всего этого от него еще что-нибудь останется, отложи его в сторону лет на восемь; если и по их истечении тебе не кажется предпочтительным забыть о нем, что ж - тогда можно его обнародовать... Если ты пишешь драму, то пусть сюжет движут не слова, а действие, и пусть оно же станет главным источником характеристики персонажей. Не нагромождай на сцене ужасов. Соблюдай единство действия, времени и места: пусть сюжет будет единым, охватывает небольшой промежуток времени и протекает в одном и том же месте. Изучай жизнь и философию, потому что без наблюдения и понимания даже совершенный слог не более чем пустяк".

М.Л. Гаспаров в статье "Греческая и римская литература I в. до н.э." отмечает:

"Сквозная мысль "Науки поэзии" - мысль о внутренней гармонии литературного произведения: каждая частность должна в нем соответствовать целому - и сюжет, и эпизоды, и выбор образца для подражания, и персонажи, и настроения, и язык, и стих. Чтобы понять, в чем заключается такое соответствие, поэт должен владеть философией; чтобы найти материал для такого соответствия - должен знать жизнь; чтобы суметь его выразить - должен без устали трудиться над словом".

Тоже, как видите, своего рода триединство правил.

"Поэту ни люди, ни боги,
Ни столбы не прощают посредственность: всем нестерпима!
(Пер. М. Дмитриева)

"Наука поэзии" заканчивается образом идеального поэта, который "во многом сходен с цицероновским образом идеального оратора: и там и тут перед нами гуманистический идеал всесторонне развитого человека, способного создавать всесторонне прекрасные творения; и тут и там назначение человека в том, чтобы быть полезным обществу; разница эпох сказывается лишь в том, что у Цицерона эта польза прежде всего политическая, а у Горация - нравственная".
(Цит. по изд. : История всемирной литературы. В 9 тт. М.: Наука, 1983. Т. 1. С. 463.)

Гораций умер в 8 г. до н.э., сразу вслед за Меценатом, которому за пятнадцать лет до того сказал, что не переживет его надолго. Их и похоронили рядом, двух славнейших людей отечества, ставших для потомков образцами: один - богатого и высоконравственного покровителя культуры, другой - гармоничного гения лирики.

Гораций и Вергилий, по существу, создали латинскую поэзию, латинский литературный язык, поставив тем самым величайший духовный памятник античной культуре и собственно поэзии.

Эта тема нерукотворного памятника, мелькнувшая еще в Древнем Египте (в Поучении фараона сыну своему), была оформлена в "медный" звон стиха именно Горацием в заключительном стихотворении третьей части "Од", а затем уж распространилась по свету в бесчисленных переводах и подражаниях.

Русская поэзия имеет ряд блистательных переводов и вариаций этой темы. Разумеется, все знают пушкинское "Я памятник себе воздвиг нерукотворный...", многие слышали о державинском переводе. А ведь есть еще вариации Капниста, Дмитриева, есть ломоносовский "памятник". Есть, наконец, стихотворение безумного уже Батюшкова, в котором начало представляет собой звучный и легкий перевод, а продолжение - тяжкий бессвязный бред больного.

Но мало того, едва ли не всякое поэтическое обращение к реальному памятнику поэта невольно вызывает воспоминание о памятнике нерукотворном. И когда смотришь на опекушинский памятник Пушкину, и когда читаешь есенинское "Мечтая о могучем даре / Того, кто русской стал судьбой..." эти памятники - реальный и чисто поэтический - как бы сливаются воедино.

Увы, мы часто забываем о началах. И помня о пушкинском "Я памятник себе воздвиг нерукотворный", забываем о горацианском, открывшем эту тему в мировой литературе:

Создал памятник я, меди нетленнее:
Высоты пирамид выше он царственных,
Едкий дождь или ветр, тщетно бушующий,
Ввек не сломят его, и ни бесчисленный
Ряд кругов годовых, или бег времени.
Нет, не весь я умру - часть меня лучшая
Избежит похорон: славою вечною
Буду я возрастать, в храм Капитолия
Жрец восходит пока с девой безмолвною.
Речь пойдет обо мне, где низвергается
Авфид ярый, где Давн людом пастушеским
Правил, бедный водой: мощный из низкого,
Первый я преложил песню Эолии
В италийских ладах. Гордость заслуженно,
Мельпомена, яви, - мне ж, благосклонная,
Кудри лавром овей, ветвью дельфийскою.
(Пер. Н. Шатерникова).

На этом можно было бы закончить разговор о Горации, если бы... Если бы не еще один вид "нерукотворного" памятника. Речь о стилизации. Не о подделке, не о подражании, не о вольном переводе, каким, по существу, является знаменитый пушкинский "Памятник". О поэтическом существовании в пространстве другого поэта. Со всеми собственными поэтическими качествами. Как это может быть?

Прочтем изумительное стихотворение современного поэта, лауреата Нобелевской премии, Иосифа Александровича Бродского, которое называется "Письма римскому другу " и имеет подзаголовок "Из Марциала". К Марциалу это стихотворение, конечно, не имеет никакого отношения, что станет совсем понятно, когда вы познакомитесь с соответствующей главой "Очерков...", зато вот к Горацию имеет. Помните его оду о бренности жизни, начинающуюся словами "Увы, о Постум, Постум!.."? Сравните с ней "Письма римскому другу".

***
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
***
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
***
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен,
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях Империю прославил.
Столько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
***
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Коли выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции, у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
***
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
***
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
***
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит,
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер, под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.

***

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассевшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

(Стихотворение цитируется с сокращением двух строф по изданию: Сочинения Иосифа Бродского: В 4 т. СПб.: Пушкинский фонд, 1992. Т. 2.)

Поэт в своем уединении (или изгнании), одинокий, стареющий... Как это все похоже и на Горация, и на Овидия, и на самого Бродского. Стилизация и жизнь. Все вечно, все повторяется. Темы поэзии вечны: вино, любовь, смерть. И, конечно, сама поэзия - единственный неразрушимый памятник своему времени и самому себе.

***
К сожалению, мы почти ничего не знаем о поэзии Корнелия Галла, т.к. его стихи до нашего времени не дошли. По мнению же самих римлян, именно Галл был истинным основоположником латинской элегии, жанра, столь популярного и в древности и в новое время, особенно в русской классической поэзии. Однако элегия разрабатывалась многими римскими поэтами, и, естественно, что о самом жанре можно сказать немало, так же как и об его авторах. Одним из первых замечательных мастеров элегии был Альбий Тибулл (около 55 - 19 гг. до н.э.). Это был певец любви и ревности, принципиальный пацифист (Пацифизм - антивоенное движение. Его участники выступают против всяких военных действий, считая любые, даже освободительные, войны аморальным явлением.) и, вероятно, самый аполитичный поэт в Древнем Риме.

Тибулл поет не о реальном, но об идиллическом мире природы, идеальном мире покоя и любви, безразличном к богатству, славе и воинским почестям. Главные героини его поэзия - Делия (в реальной жизни - Плания) и Немесида - образы типичных античных "возлюбленных". Если Катуллова Лесбия вполне представима, почти потретно видна читателю, несмотря на два тысячелетия, отделяющие нас от времени жизни ее реального прототипа, - Клодии, то настоящие черты Плании и Немесиды намеренно размыты автором. Весьма условны и пейзажные характеристики в элегиях Тибулла. Зато единство тона и настроения сохраняются в его стихах неизменно; они просты и не грешат излишней ученостью (Как говорил Пушкин в письме к Вяземскому: "Поэзия, прости Господи, должна быть глуповата".) . Повторы строк - частый и характерный прием Тибулла, способствующий запоминанию читателями мыслей и выражений, особенно значительных для поэта.

Стихотворения Тибулла практически лишены темных мест, изящны и простой доступной лексикой более всего напоминают книги Цезаря.

Условность же портрета его возлюбленной и места действия происходящих событий нисколько не портят общего впечатления, поскольку являются древнейшим (даже для древних римлян) литературным приемом, свойственным определенному типу писателей и читателей, типу, к которому принадлежал Альбий Тибулл.

Прочтем несколько фрагментов из элегии Тибулла в переводе Л. Остроумова:

Кто же тот первый, скажи, кто меч ужасающий создал?
Как он был дик и жесток в гневе железном своем!
С ним человеческий род узнал войну и убийства,
К смерти зловещей был путь самый короткий открыт.
Иль тот бедняк не повинен ни в чем? Обратили мы сами
Людям во зло этот меч - пугало диких зверей.
Золота это соблазн и вина: не знали сражений
В дни, когда нежным птенцом бегал у ваших я ног.
Не было ни крепостей, ни вала, и спал беззаботно
С пестрой отарой своей мирный овечий пастух...
...Лары отцов, охраняйте мне жизнь! Меня вы растили
В дни, когда нежным птенцом бегал у ваших я ног.
Да не смущает вас то, что из древнего пня родились вы:*
Те же вы были в дому предков старинных моих.
Верность святей береглась, когда, радуясь бедному дару,
Бог деревянный простой в скромной божнице стоял...
...Лары, гоните же прочь наконечники медные копий,
Жертвою будет у вас сельских хлевов боровок;
В чистой одежде за ней я пойду, оплетенные миртом
Буду корзины нести, миртом обвив и чело.
Этим я вам угожу; другой пусть оружьем бряцает,
С помощью Марса в бою вражьих сражает вождей...
...Что за безумье - войной призывать к себе черную гибель!
Смерть уж и так нам грозит, крадется тихой стопой...
...Сколь же похвальнее тот, у кого безмятежная старость
В хижине милой гостит, внуков любимых растит!
Ходит он сам за отарой своей, а сын за ягненком;
Если ж устанет в трудах, воду согреет жена.
Быть бы таким! Да позволит судьба засиять сединою,
Вспомнить на старости лет были минувших времен!
Ныне же мир да питает поля! Ведь мир этот ясный
Первый на пашню быков в согнутых ярмах привел;
Мир возрастил нам лозу и припрятал сок виноградный,
С тем чтоб отцовский сосуд сына вином напоил;
Мир наступил, и блестят мотыга и плуг, а доспехи
Мрачные диких бойцов в темном ржавеют углу.
Сын деревень из рощи везет, немного подвыпив,
В мирной телеге своей внуков, детей и жену...
...К нам снизойди, о мир всеблагой, и, вздымая свой колос,
Из осиянных одежд щедро плоды рассыпай!

(Цит. по: Античная лирика. М.: Худож. лит., 1968. С. 428 - 429.)

* (Обратите внимание на меняющееся по сравнению с Вергилием отношение к богам. У Тибулла речь уже идет скорее о традиции, нежели о серьезной вере. Человек и боги сосуществуют, не вмешиваясь в дела друг друга.)

Памяти Тибулла посвящена великолепная элегия Овидия, отрывком из которой мы и завершим короткую заметку об этом лирике.

Если над Мемноном мать и мать над Ахиллом рыдала,
Если удары судьбы трогают вышних богинь, -
Волосы ты распусти, Элегия скорбная ныне:
Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое.
Призванный к песням тобой, Тибулл, твоя гордость и слава, -
Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре...
...Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера,
Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал...*
Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами;
В нас, по сужденью иных, даже божественный дух...
Но оскверняется все, что свято, непрошенной смертью,
Руки незримо из тьмы тянет она ко всему...
...Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров.
Вечно живут творенья певцов...**
...Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет, -
Первую пел он любовь, пел и последнюю он...
...Если не имя одно и не тень остается от смертных,
То в Елисейских полях будет Тибулла приют.
Там настречу ему, чело увенча молодое
Лаврами, с Кальвом твоим выйди, ученый Катулл!..
(Цит по: "Античная лирика". С. 440 - 441. Перевод С.В. Шервинского.)

* (Имеется в виду известный миф о гибели прекрасного юноши Адониса, возлюбленного богини Афродиты (Венеры).)
** (Имеется в виду известный миф о гибели прекрасного юноши Адониса, возлюбленного богини Афродиты (Венеры).)

***
Секст Проперций (49 - 15 гг. до н.э.) - более сложный, изощренный и ученый поэт, в отличие от Тибулла, ни разу не произнесшего в своих стихах имя Августа, сочинявший и по заказу правительства и воспевавший воинские подвиги Империи, все же главным образом лирик, темпераментный автор четырех книг элегий. Первая из них носит название "Кинфия" и посвящена некой даме, чье настоящее имя - Гостия. Кинфия (или Цинтия, в зависимости от перевода) - первая и единственная любовь Проперция, целиком захватившая чувства поэта, но сама, однако, не отличавшаяся тем же постоянством чувств. Это - книжка профессионала, составленная по принципу контрастных стихов (радость и ревность; разлука и примирение и т.д.), образующих небольшие циклы. Элегии Проперция более напряженны и кратки нежели элегии Тибулла, но значительно перегруженней мифологическими примерами и, пожалуй, богаче стилистически. Это резкие, порывистые, иногда даже непонятные стихи, богатые метафорами, образами, нетривиальными словосочетаниями.

В третьей книге стихов Проперций отказывается от своей любви, оправдывая это необходимостью создания величавых ученых стихотворений, однако в них уже не столь ярко проявляется истинный дар этого автора. Зато проявляется он в поздних произведениях Проперция, воспевающих законную супружескую любовь. Попробуем представить ниже разного Проперция. Добавим только, что, если Тибулла более ценили сами римляне, то Проперция - поэты других стран и уже Нового времени. Так, Гете в одном из своих писем сообщал корреспонденту: "Элегии Проперция, прочтенные мною... произвели в моей природе обычное подобным вещам сотрясение: желание произвести нечто подобное..."

Более того, это свое "сотрясение" великий немецкий поэт увековечил в "Германе и Доротее" и некоторых других лирических произведениях.

***
Кинфии глазки меня впервые пленили, к несчастью,
А до того никакой страсти я вовсе не знал.
Очи потупило вмиг перед ней самомненье былое:
Голову мне придавил резвой ногою Амур.
Он приохотил меня не любить непорочных красавиц,
Дерзкий, заставив мою без толку жизнь проводить.
Вот уже целый год любовным огнем я пылаю,
Боги, однако же, все неблагосклонны ко мне.
Меланион, о Тулл, жестокость смирил Иасиды
Тем, что на подвиг любой он безбоязненно шел:
Как одержимый блуждал в пещерах горы Парфенийской
И на охоту ходил он на косматых зверей;
Он и от боли стонал, оглашая аркадские скалы
В час, когда злобный Гилей ранил дубиной его.
Этим он мог покорить быстроногой девушки сердце:
Значат не мало в любви подвиги, слезы, мольбы.
Мне же ленивый Амур не придумает новых уловок,
Да и привычный свой путь он уж давно позабыл.
Вы, что морочите нас, Луну низвести обещая,
Трудитесь жертвы слагать на чародейный алтарь, -
Сердце моей госпожи склоните ко мне поскорее,
Сделайте так, чтоб она стала бледнее меня.
Смело поверю тогда, что созвездья дано низводить вам,
Реки назад возвращать силой колхидской волшбы.
Вы ж, дорогие друзья, с запоздалым своим утешеньем
Сердцу, больному от мук, дайте лекарства скорей:
Стойко, я буду терпеть и нож, и боль прижиганья,
Лишь бы свободно излить все, чем бушует мой гнев.
Мчите к чужим племенам, по волнам вы меня уносите,
Чтобы из жен ни одна мой не открыла приют.
Здесь оставайтесь, кому Амур, улыбаясь, кивает,
И наслаждайтесь всегда счастьем взаимной любви.
Мне же Венера, увы, посылает лишь горькие ночи,
И никогда не замрет, тщетно пылая, любовь.
Бойтесь вы этого зла: пусть каждого милая держит
Крепко, привычной любви он да не сменит вовек.
Если же вовремя вы не проникнитесь мудрым советом,
Позже с какою тоской вспомните эти слова!

(Перевод Л. Остроумова)
(Цит. по изд. "Античная лирика". С. 432 - 433.)

***

Общий я смех возбуждал за столами готовой трапезы,
И обо мне, кто хотел, мог как угодно болтать.
Пять в состояньи был лет тебе прослужить я усердно;
Ноготь кусая не раз, верность мою помянешь.
Слезы не тронут меня; - изведал я это искусство:
Ты, измышляя обман, Цинтия, плачешь всегда.
Плакать буду и я, но слезы осилит обида.
Ты же идти не даешь добрым порядком ярму.
Так уж прощайте, пороги, в слезах от моих заклинаний,
И раздраженной рукой все ж не разбитая дверь,
Но да падет на тебя с неприметными годами старость,
И морщина к твоей мрачно красе подойдет.
Будешь стараться тогда рвать с корнем белеющий волос,
Хоть о морщинах тебе зеркало будет кричать.
Испытаешь и ты, отвергнута, ту же гордыню,
И на поступки свои, ставши старухой, ропщи!
Эту злосчастную скорбь тебе моя песнь возвестила,
Ты научись трепетать перед исходом красы.

(Перевод А.А. Фета)
(Цит. по: Элегии Секста Проперция. Перевод А. Фета. 2 изд. СПб.: Издание А.Ф. Маркса, 1898.)

***

Тайну хотите узнать своего вы последнего часа,
Смертные, и разгадать смерти грядущей пути,
На иебе ясном найти путем финикийской науки
Звезды, какие сулят людям добро или зло;
Ходим ли мы на парфян или с флотом идем на британцев, -
Море и суша таят беды на темных путях.
Сызнова плачете вы, что своей головы не спасете,
Если на схватки ведет вас рукопашные Марс;
Молите вы и о том, чтобы дом не сгорел и не рухнул
Или чтоб не дали вам черного яда испить.
Знает влюбленный один, когда и как он погибнет:
Вовсе не страшны ему бурный Борей и мечи.
Пусть он даже гребцом под стигийскими стал тростниками,
Пусть он, мрачный, узрел парус подземной ладьи:
Только бы девы призыв долетел до души обреченной -
Вмиг он вернется с пути, смертный поправши закон.
(Перевод Л. Остроумова)
(Цит. по: "Античная лирика". С. 435.)

И в заключение очерка - несколько слов об элегии вообще. Как вы помните, элегия (по-гречески "жалобная песня") возникла в Древней Греции в VII в. до н.э. и имела там преимущественно морально-поэтическое содержание. Римские поэты придали этому жанру содержание любовное. С тех пор элегия развивается преимущественно в этом ключе. Ее используют в своем творчестве такие знаменитые авторы, как Ронсар, Опиц, Спенсер, Кохановский, Грей, А. Шенье, Гете, Жуковский, Батюшков, Пушкин, Баратынский, Языков. Оставаясь главным образом жанром любовной поэзии, элегия со времен романтиков все чаще используется как жанр медитативной лирики - лирики самоуглубленного, сосредоточенного размышления.

Особенностью латинской элегии является "суженность поля поэтического зрения; она исчерпывается небольшим кругом мотивов и ситуаций".
(И.М. Тронский. История античной литературы. Изд. 4. М.: Высшая школа, 1983. С. 382.)

Центральная тема и чувство римской элегии - любовь, либо неразделенная, либо преодолевающая бесчисленные препятствия и потому окрашенная в мрачные тона. Как правило, подруга поэта недостойна его великой любви. Он страдает, мучается, исчерпывает свое чувство во всех тончайших его проявлениях и нюансах, как бы и в самом деле живя только любовью. Это, разумеется, не так в реальности.

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен... -

раскрыл профессиональную тайну А.С. Пушкин. Поэты - живые люди, и только в стихах своих воспевают свою единственную идеальную возлюбленную, как Петрарка - Лауру, в жизни же им приходится заниматься многими другими делами, иметь семью (и часто не одну), словом, жить обычной жизнью частного человека. Впрочем, не все они раз навсегда избирают единственную музу. Уже Тибулл пел о двух подругах, а что уж говорить об огромных дон-жуанских списках Ронсара, Гете, Пушкина, Есенина!.. Но ведь и не забудем о пушкинском же "божественном глаголе", которым призывал он "жечь сердца людей". А для глагола этого, для дара поэта реальная жизнь - только дрова, топливо, которое, сгорая, поддерживает творческий огонь. Не забудем и не станем осуждать гениев за шалопайство, непостоянство и свободу нравов, как осуждало их мещанство (в том числе и коронованное) во все века и во всех странах. Как осудило оно и последнего великого римского поэта Овидия.

Вопросы

Сравните оду Горация о нерукотворном памятнике и стихотворение Пушкина "Я памятник себе воздвиг нерукотворный..." В чем сходство этих произведений? Есть ли различия и какие? Почему версию Пушкина нельзя считать переводом?
Что такое элегия? Можно ли считать стихотворение Пушкина "К морю" элегией, и если да, то объясните, почему? А стихотворение Лермонтова "Дума"?
Является ли элегией стихотворение И. Бродского "Письма римскому другу"?
Чем знаменит Гораций, какое влияние он оказал на европейскую литературу Нового времени?
Что нового в латинскую поэзию внесли Тибулл и Проперций?

«Литература Древнего Рима. Очерки истории зарубежной литературы»
Год издания: 1996

Литература Древнего Рима. Очерки истории зарубежной литературы

Персоналии. Гораций, Тибулл, Проперций: "золотая середина" "золотого века"

Новые публикации

ВИДЕОСЮЖЕТЫ