Литература Древнего Рима. Очерки истории зарубежной литературы

Распопин В.Н.

Новосибирск: "Рассвет"

Альбом иллюстраций "Древний Рим"

Год издания: 1996

Персоналии. Вергилий: предзнаменования и шедевры

"Говорят, что когда он писал "Георгики",
то обычно каждое утро сочинял по многу стихов и диктовал их,
а потом в течение дня переделками сокращал их до очень немногих,
остроумно говоря, что он рождает свою поэму,
как медведица, облизывая строчки,
пока они не примут должного вида".
Светоний. О поэтах.

"- Так ты Вергилий, ты родник бездонный,
Откуда песни миру потекли? -
Ответил я, склоняя лик смущенный. -
О честь и светоч всех певцов земли..."
Данте. Божественная комедия

Великий поэт, создатель национального римского эпоса, Вергилий жил в блестящий век Августа, пользовался при жизни огромной славой и сохранял при этом личную скромность, нетребовательность в быту и высокую гражданскую и просто человеческую мораль. Даже внешне он не был похож на поэта, как мы обычно представляем их себе. "Он был большого роста, крупного телосложения, лицом смуглый, походил на крестьянина и не отличался крепким здоровьем... Он был всю жизнь... чист и речью и мыслью... Когда он, приезжая изредка в Рим, показывался там на улице и люди начинали ходить за ним по пятам и показывать на него, он укрывался от них в ближайшем доме," - пишет Светоний (Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. М.: Правда, 1988. С. 310.) .

Этот глубоко порядочный человек родился в октябрьские иды (15 октября) 70 г. до н.э. в деревне Анды неподалеку от Мантуи в семье землевладельца, которому, кроме того, принадлежала еще мастерская по изготовлению керамических изделий. О матери Вергилия мы знаем только со слов Светония, что ей "во время беременности приснилось, будто она родила лавровую ветвь, которая, коснувшись земли, тут же пустила корни и выросла в зрелое дерево со множеством разных плодов и цветов. На следующий день, направляясь с мужем в ближнюю деревню, она свернула с пути и в придорожной канаве разрешилась от бремени. Говорят, что ребенок, родившись, не плакал, и лицо его было спокойным и кротким: уже это было несомненным указанием на его счастливую судьбу. Другим предзнаменованием было то, что ветка тополя, по местному обычаю сразу посаженная на месте рождения ребенка, разрослась так быстро, что сравнялась с тополями, посаженными намного раньше; это дерево было названо "деревом Вергилия" и чтилось как священное беременными и роженицами, благоговейно дававшими перед ним и выполнявшими свои обеты."

Эти предзнаменования оказались действительно вещими и обеспечили Вергилию не только славную судьбу при жизни, но и еще большую славу посмертно, ведь ему было суждено не просто создать национальный эпос, но и духовно помочь Данте в его грандиозной работе над "Божественной комедией", и предсказать рождение Христа в одной из своих эклог (во всяком случае, так считалось в средние века)... Однако мы забегаем вперед.

Детство свое этот обаятельный человек провел на лоне природы и так привязался к сельской жизни, что никогда уже в будущем не чувствовал себя счастливым в больших городах.

Светоний сообщает, что мужскую тогу Вергилий впервые надел пятнадцати лет от роду как раз в тот самый день, когда скончался Лукреций. Еще одно предзнаменование, если это действительно так. Кроме того, с Лукрецием Вергилия связывает и любовь к эпикурейской философии. Образование будущий поэт получал в Кремоне, в Милане, в Неаполе и в Риме, изучал риторику у того же преподавателя, у которого впоследствии будет учиться юный Октавиан. Литературными учителями были для Вергилия неотерики. Молодой человек быстро и, кажется, легко освоил их литературные приемы, избрал своим главным метром гекзаметр и начал работать над первой книгой - "Буколики" ("Эклоги"), представлявшей собой нежные и звонкие пасторальные (пастушеские) песни, часто диалогизированные, т.е. написанные как бы от лица произносящих речи пастухов, фавнов, нимф и других хорошо известных персонажей подобной литературы, начавшейся еще в Древней Греции и доведенной до совершенства александрийцем Феокритом.

Поводом же к сочинению "Буколик" стало следующее событие из реальной жизни самого поэта. В 42 г. у него была конфискована усадьба, поскольку Вергилий жил в области, враждебной будущему императору Августу. Влиятельные друзья, которых у Вергилия было всю жизнь много (сначала - неотерики Азиний Поллион и Корнелий Галл, позже - Меценат, а еще позже - и сам Август), заступились за поэта, и усадьба была ему возвращена. В первой и девятой эклогах книги (всего же их десять) Вергилий и отразил эту ситуацию, перенеся ее в условный пастушеский мир.

Что касается большинства других эклог, то во многом они представляют собой либо точный, либо свободный перевод пасторалей Феокрита. При этом Вергилий не слепо копировал своего учителя, а наполнял заимствованную форму собственным содержанием и добился в итоге того, что само понятие "эклога" в читательском мире стало прочно связываться именно с Вергилием, а не с греческими поэтами. Да это и понятно. Феокрит был ученым поэтом, интеллигентом, как бы свысока, отстраненно глядящим на своих героев, тогда как Вергилий всем сердцем принадлежал земле, именно этому миру пастухов и земледельцев, который был знаком ему не по книгам, а по реальной жизни труженика.

Искренне любя отечество и землю, поэт заявляет в одной из своих эклог (Х-й): Все побеждает любовь, и мы покоримся любови.
Эта строка становится как бы девизом всего произведения.

Герои "Буколик" - существа любящие и мудрые, среда обитания их - идеализированная Аркадия, которая с легкой руки Вергилия прочно войдет в мировую литературу и доживет как место действия множества пасторальных и дидактических книг едва ли не до наших дней. Поэту удалось вложить в свои пастушеские песни не только гармонию природы и любви, но и философские мысли. Так, в шестой эклоге мудрый старик Силен, вечный спутник бога вина Диониса (Вакха), поет для пастухов песнь о мироздании в эпикурейском духе. Ученые долго пытались выяснить, не спрятан ли под именем Силена какой-нибудь реальный мыслитель из современников Вергилия, но так ничего и не добились.

Таких загадок в "Буколиках" немало. Например, пятая эклога повествует о молодом, безвременно погибшем пастухе Дафнисе, обязывая его друзей так чтить память Дафниса, как это бывает только с богами. Кому предназначался такой культ памяти? Назывались разные имена, в том числе и имя Катулла, но ни одно из них не удовлетворяло ученых.

В четвертой эклоге Вергилий предлагает читателю некое мистическое пророчество, подобное предсказаниям знаменитого Нострадамуса:

Век последний уже пришел по пророчествам Кумским,
Снова великий веков рождается ныне порядок.
Дева приходит опять, приходит Сатурново царство.
Снова с высоких небес посылается новое племя.
Мальчика лишь охрани, рожденного, с коим железный
Кончится век, золотой же возникнет, для целого мира.
(Пер. С.В. Шервинского)

(Здесь и далее произведения Вергилия цитируются по изданию: Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. Пер. с лат. С. Шервинского и С. Ошерова. - М.: Худож. литература, 1971. (Б-ка всемирной литературы).)

Кто этот мальчик, с которым связывают наступление "золотого века" Вергилий и Кумская сивилла? "Христос!" - однозначно утверждало Средневековье, за что и чтило Вергилия как святого. "Нет, ребенок от брака Октавиана со Скрибоной! - говорит современная филология. - Ведь этот брак скреплял союз императора с сенатом, обещая прекращение гражданских войн в Риме и реальную надежду на спокойное, созидательное время". "Как бы то ни было, - пишет в статье "Греческая и римская литература I в. до н.э." М.Л. Гаспаров, - мистический пафос 4-й эклоги отражал те мессианские настроения эпохи, на которые в значительной мере опирался Октавиан, приходя к власти" (История всемирной литературы. Т. 1. С. 457.) .

Второе и поэтически наиболее совершенное произведение Вергилия - четырехчастная дидактическая поэма "Георгики" (буквально - "Земледельческие труды") объемом около 2200 строк представляет собой своего рода энциклопедию крестьянского труда.

Первая книга поэмы рассказывает о земледелии, вторая - о садоводстве и виноградарстве, третья - о скотоводстве, четвертая - о пчеловодстве.

Меценат, выполняя заказ Августа о привлечении внимания к возрождению земледелия, предложил Вергилию тему этой поэмы. Взяв за образец "Труды и дни" Гесиода, Вергилий с радостью согласился на заказ, ведь воспевать ему нужно было вновь его любимые занятия и его любимую природу.

Поэт укрылся в Неаполе, семь лет усердно шлифовал произведение и в 30 г. до н.э. привел Мецената в восторг, прочитав ему свои совершенные гекзаметры. В 29 г. состоялось представление поэта Октавиану, вернувшемуся из тяжелого военного похода против египетской царицы Клеопатры. Четыре дня знаменитый полководец и будущий император зачарованно слушал поэму Вергилия.

"Эти стихи, - пишет В. Дюрант, - совпадали с его затаенными чаяниями и намерениями еще лучше, чем даже мог предвидеть Меценат. Ибо поэт приглашал теперь Октавиана распустить большую часть бесчисленных армий, завоевавших для него весь мир, поселить ветеранов в деревне, на своей земле, утишить тем самым их притязания, накормить города и сельским трудом сохранить государство".

Девизом "Земледельческих песен", по-видимому, сознательно противостоявшим девизу "Буколик", можно считать следующую строку поэмы:

Все победил неустанный труд и гнетущая бедность.
Да, тяжкий труд земледельца - именно он! - по мысли Вергилия и представляет собой истинный двигатель жизни.

Юпитер-отец пожелал сам,
Чтоб земледельческий путь был нелегок...

Вспомним и ветхозаветное: В поте лица будешь добывать хлеб свой...

Только труд для Вергилия - священен, "муки труда оказываются необходимым противовесом всех жизненных благ" (М.Л. Гаспаров).

Так рождается великая гармония мировоззрения и поэзии, в которой есть место всему от подготовки почвы к обработке до размышлений о нравственности и доблести римского народа.

Счастливы те, кто вещей познать сумели основы,
Те, кто всяческий страх и Рок, непреклонный к моленьям,
Смело повергли к ногам, и жадного шум Ахеронта.
Но осчастливлен и тот, кому сельские боги знакомы, -
Пан, и отец Сильван, и нимфы, юные сестры.

Вновь процитируем М.Л. Гаспарова, чтобы лучше уяснить философский смысл поэмы: "Поэма о земледелии перерастает в поэму о мироздании, мифологическая картина мира "Буколик"... развивается в философскую картину мира "Георгик", и эта картина мира божественного, гармоничного и вечного отчетливо противопоставляется картине мира, изображенного в предыдущем поколении Лукрецием, обезбоженного, случайного и бренного" (Указ. соч. С. 458) .

И что же в этом мире единственно ценно? Труд. И кто же в этом мире действительно разумен? Крестьянин.

О, блаженные слишком - когда б свое счастие знали -
Жители сел! Сама, вдалеке от военных усобиц,
Им изливает земля справедливая легкую пищу...
...Там терпелива в трудах молодежь, довольная малым,
Вера в богов и к отцам почтенье. Меж них Справедливость,
Прочь уходя от земли, оставила след свой последний.

И что же в этом мире по-настоящему любимо? Родная земля.

Здравствуй, Сатурна земля, великая мать урожаев...

"Георгики" написаны как книга советов некоему земледельцу. Вергилий мастерски избегает длиннот, почти неизбежных в таком жанре, напоминая себе и читателю о том, чтобы не задерживаться долго на одном предмете, но идти дальше:

Так, - но бежит между тем, бежит невозвратное время,
Я же во власти любви по частностям всяким блуждаю.

Дидактические фрагменты перемежаются вставными новеллами в духе поэтики неотериков, вопросами и восклицаниями, снимающими некоторую монотонность общего изложения.

В "Георгиках" Вергилий сумел добиться почти невозможного: он создал стихи одновременно назидательные и прекрасные. Знаменитый английский драматург и теоретик классицизма Джон Драйден назвал "Георгики" "лучшей поэмой лучшего поэта". "Буколики" он сочинял три года, "Георгики" - семь, "Энеиду" - одиннадцать лет", - говорит Светоний. - Слава об "Энеиде", едва им начатой, была такова, что Секст Проперций (Крупный лирик этого времени. См. о нем соответствующую главу "Персоналий". - В.Р.) без колебания предрекал:
Прочь отойдите, писатели римские, прочь вы и греки:
Нечто творится важней здесь "Илиады" самой".

Идея национального эпоса возникла у Вергилия еще в "Георгиках" как намерение воспеть военные победы Октавиана. Но в процессе обдумывания совместно с Меценатом, а возможно, и с самим Августом, историческая поэма в духе Энния переосмыслилась в эпос в духе Гомера.

Вообще говоря, почти всегда автора подобных эпопей поджидает неудача. Их произведения в сравнении с народными песнями выглядят как бледные и скучные копии. Так было с "Франсиадой" Ронсара, "Россиадой" Хераскова, отчасти с "Лузиадами" Камоэнса. Но не то - с "Энеидой" Вергилия и с "Кому на Руси жить хорошо" Некрасова. Правда, к "Энеиде" читатели разных стран относятся далеко не однозначно: романские страны действительно считают ее высшим взлетом латинской поэзии, германские же народы оценивают ее скептически.

Итак, приступая к "Энеиде", Вергилию предстояло:

воспеть величие Рима, особенно под сенью Августовых побед и реформ;
популяризировать римские доблести и римский характер;
воссоздать во всех подробностях миф об Энее и возвести его в ранг национального героя, богобоязненного любимца олимпийцев;
гармонию мироздания "Георгик" дополнить гармонией истории;
в качестве истинного героя представить читателю не Августа и, может быть, даже не Энея, а Рим и предопределенную ему миссию завоевателя и затем мудрого отца народов всего мира.

Почему Вергилий выбрал для своего эпоса именно Энея?

Дело в том, что этот мифологический персонаж, сын смертного и богини любви Афродиты (Венеры), встречающийся еще у Гомера, в более поздних греческих поэмах совершивший путь из Трои в Италию, считался в Риме родоначальником семьи Юлиев, к которой принадлежали и Цезарь, и Август. Таким образом, оказывалось, что императорский род восходит к небожителям. Главный мотив социального заказа "Энеиды" находится, вероятно, именно здесь, а Вергилий создает свое произведение одновременно и о началах римской истории и о предках Августа.

Вариации древнегреческого мифа об Энее весьма разнообразны и подробно изложены в соответствующей статье энциклопедии "Мифы народов мира" (Т. 2. С. 661 - 662) , поэтому мы не будем на них задерживаться и перейдем непосредственно к рассмотрению поэмы Вергилия.

Сюжет незаконченной, точней, незавершенной по отделке, "Энеиды" разделяется на две части, каждая из которых тематически приближается к поэмам Гомера: первая, представляющая рассказ о странствиях Энея, примыкает к "Одиссее"; вторая, в которой рассказывается о том, как Эней воюет в Италии - к "Илиаде". Каждой части посвящено по шесть книг поэмы.

"Основная концепция "Энеиды", - пишет историк античной литературы И.М. Тронский - заключена во вступительных стихах. "Я пою брань и мужа, который... был много кидаем по землям и по морю... и многое претерпел на войне"; из этой формулировки античный читатель уже видел намерение автора объединить тематику обеих гомеровских поэм. Эней - "беглец по воле рока"; ссылка на "рок" служит не только оправданием для бегства Энея из Трои (а здесь заключалась великая трудность для Вергилия как римского имперского поэта, поэта победоносного милитаристского государства: герой-то - беглец потерпевшей поражение армии и страны - В.Р.), но и указывает на движущую силу поэмы, на силу, которая приведет к тому, что Эней, "город построив, / В Лаций богов перенес, где возникло племя латинян, / Города Альбы отцы и стены высокого Рима".
(И.М. Тронский. История античной литературы. 4 изд. - М.: Высшая школа, 1983. С. 359.)

Подобно тому, как Одиссея постоянно преследует гнев Посейдона, Энею не дает пристать к берегу злопамятство Юноны, которая в греческой мифологии ненавидит троянцев, а здесь к этому еще добавляется и то, что Юнона покровительствует лютому врагу Рима - Карфагену.

Первая половина "Энеиды " построена по образцу "Одиссеи" и сюжетно: она начинается с последних скитаний героя, а предыдущие рассматриваются затем ретроспективно в одном из рассказов Энея о своих злоключениях. Вергилий на протяжении всей поэмы заимствует у Гомера, причем не только принцип построения материала, но, так же, как в "Буколиках" у Феокрита, он использует гомеровы сцены, мотивы, даже отдельные строки, перерабатывая их по-своему, привнося в них принципиально невозможные для древнегреческого аэда лиризм и субъективность.

Во время страшной бури, которую насылает Юнона в начале повествования на причаливающие уже к берегам Италии корабли Энея, Юпитер на Олимпе рассказывает о будущих судьбах героя и его спутников, о его потомках вплоть до времен Августа и пророчит великую мощь Римской державы:

Ныне тебе предреку..
Долго сраженья вести он (Эней) в Италии будет, и много
Сломит отважных племен, и законы и стены воздвигнет...
Отрок Асканий, твой внук (назовется он Юлом отныне,
Илом был он, пока Илионское царство стояло), -
Властвовать будет, доколь обращенье луны не отмерит
Тридцать великих кругов; перенесши из мест лавинийских
Царство, могуществом он возвысит Долгую Альбу.
В ней же Гекторов род, воцарясь, у власти пребудет
Полных трижды сто лет, пока царевна и жрица
Илия двух близнецов не родит, зачатых от Марса.
После, шкурой седой волчицы-кормилицы гордый,
Ромул род свой создаст, и Марсовы прочные стены
Он возведет, и своим наречет он именем римлян.
Я же могуществу их не кладу ни предела, ни срока,
Дам им вечную власть. И упорная даже Юнона,
Страх пред которой гнетет и море, и землю, и небо,
Помыслы все обратит им на благо, со мною лелея
Римлян, мира владык, облаченное тогою племя.
Так я решил. Года пролетят, и время настанет...
Будет и Цезарь рожден от высокой крови троянской,
Власть ограничит свою Океаном, звездами - славу,
Юлий - он имя возьмет от великого имени Юла,
В небе ты примешь его, отягченного славной добычей
Стран восточных; ему воссылаться будут молитвы.
Век жестокий тогда, позабыв о сраженьях, смягчится...
Людям законы дадут; войны проклятые двери
Прочно железо замкнет...
(Здесь и далее поэма цитируется в переводе С. Ошерова.)

Так будет развиваться действие "Энеиды" и в дальнейшем, перемежая историю человеческую с делами и словами богов.

Защитницей Энея в поэме выступает, естественно, его мать - Венера. С ее помощью корабли достигают Ливии - государства на северном побережье Африки. Совсем неподалеку - строящийся Карфаген, управляемый царицей Дидоной. Онасочувствует троянцам и тепло принимает Энея и его спутников:

Бедствий таких же сама я изведала много: повсюду
Нас Фортуна гнала и лишь здесь осесть разрешила.
Горе я знаю - оно помогать меня учит несчастным.

Первая книга поэмы заканчивается рассказом о пире, на котором в сердце Дидоны вспыхивает страсть к Энею. Она просит героя рассказать о троянской войне и его злоключениях.

Вторая и третья книги "Энеиды" и представляют собой такой рассказ Энея, в котором повествуется о падении Трои, но не в честной битве, а благодаря подлому обману греков и покровительствующей им Афине Палладе. Сам Эней выступает здесь уже в качестве настоящего героя в отличие от греческого эпоса, который не уделял этому персонажу сколько-нибудь значительного внимания. Падение Трои в "Энеиде" показано глазами Энея, дано субъективно. Этим достигается очень важный эффект: трагедия Трои представлена с позиции троянца, т.е. известные всем со слов Гомера (история с деревянным конем и т.д.) события как бы вывернуты наизнанку, читатель сопереживает уже не грекам, восхищаясь их хитроумием, но - троянцам, негодуя вместе с ними против жестокости и коварства врага.

Начало второй книги предлагает нам и потрясающую историю жреца Лаокоонта (Лаокоона), вдохновившую многих художников, скульпторов, писателей на создание собственных шедевров.

Тут, нетерпеньем горя, несется с холма крепостного
Лаокоонт впереди толпы многолюдной сограждан,
Издали громко кричит: "Несчастные! Все вы безумны!
Верите вы, что отплыли враги? Что быть без обмана
Могут данайцев дары? Вы Улисса* не знаете, что ли?
Либо ахейцы внутри за досками этими скрылись,
Либо враги возвели громаду эту, чтоб нашим
Стенам грозить, дома наблюдать и в город проникнуть.
Тевкры, не верьте коню: обман в нем некий таится!
Чем бы он ни был, страшусь и дары приносящих данайцев."
Молвил он так и силой копье тяжелое бросил
В бок огромный коня, в одетое деревом чрево.
Пика впилась, задрожав, и в утробе коня потрясенной
Гулом отдался удар, загудели полости глухо.
Если б не воля богов и не разум наш ослепленный,
Он убедил бы взломать тайник аргосский железом, -
Троя не пала б досель и стояла твердыня Приама...
...Новое знаменье тут - страшней и ужаснее прежних -
Нашим явилось очам и сердца слепые смутило:
Лаокоонт, что Нептуна жрецом был по жребию избран,
Пред алтарем приносил быка торжественно в жертву.
Вдруг по глади морской, изгибая кольцами тело,
Две огромных змеи (и рассказывать страшно об этом)
К нам с Тенедоса плывут и стремятся к берегу вместе:
Тела верхняя часть поднялась над зыбями, кровавый
Гребень торчит из воды, а хвост огромный влачится,
Влагу взрывая и весь извиваясь волнистым движеньем.
Стонет соленый простор; вот на берег выползли змеи,
Кровью полны и огнем глаза горящие гадов,
Лижет дрожащий язык свистящие страшные пасти.
Мы, без кровинки в лице, разбежались. Змеи же прямо
К Лаокоонту ползут и двоих сыновей его, прежде
В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены,
Бедную плоть терзают, язвят, разрывают зубами;
К ним отец на помощь спешит, копьем потрясая, -
Гады хватают его и огромными кольцами вяжут,
Дважды вкруг тела ему и дважды вкруг горла обвившись
И над его головой возвышаясь чешуйчатой шеей.
Тщится он разорвать узлы живые руками,
Яд и черная кровь повязки жреца заливает,
Вопль, повергающий в дрожь, до звезд подъемлет несчастный, -
Так же ревет и неверный топор из загривка стремится
Вытрясти раненый бык, убегая от места закланья.
Оба дракона меж тем ускользают к высокому храму,
Быстро ползут напрямик к твердыне Тритонии грозной,
Чтобы под круглым щитом у ног богини укрыться.
Новый ужас объял потрясенные души троянцев:
Все говорят, что не зря заплатил за свое злодеянье
Лаокоонт, который посмел копьем нечестивым
Тело коня поразить, заповедный дуб оскверняя.

* Латинская форма имени Одиссей.

Эта сцена послужила сюжетом для знаменитой мраморной группы родосских скульпторов Агесандра, Афинодора и Полидора, более поздняя копия с которой хранится в Ватиканском музее в Риме. Трагическая гибель Лаокоона и его сыновей вдохновила на создание живописного полотна великого испанского художника Эль Греко, а в литературе стала источником интереснейших размышлений немецких писателей Гете, Винкельмана и, особенно, Лессинга. Последний в 1766 г. опубликовал классический труд "Лаокоон, или О границах живописи и поэзии", в котором обосновал мысль о том, что поэзия имеет свои специфические законы, принципиально, несмотря на родство живописи и поэзии, отличающиеся от законов изобразительного искусства и определяющиеся природой художественного слова. Эта книга стала одним из самых значительных произведений эстетической мысли эпохи Просвещения, и мы в свое время познакомимся с ней более основательно.

Вернемся, однако, к "Энеиде". Вторая книга ее повествует о последней битве маленького отряда троянцев с ахейцами, после которой Эней по настоянию богов вынужден спасаться бегством, унося на плечах своего отца Анхиса, держащего изображения домашних богов-пенатов. По пути к Энею присоединяются остатки троянского воинства.

Третья книга поэмы посвящена плаванью Энея и его спутников. По пути герой видит вещие сны, предсказывающие ему различные эпизоды из его будущего. Корабли держат путь к Италии, прародине троянцев, в некотором смысле той же "земле обетованной", к которой вел свой народ Моисей. В Сицилии умирает старый Анхис, а на пути из Сицилии к Италии героя и настигает та страшная буря, с которой начинается поэма.

Четвертая книга, как и вторая, принадлежит к наиболее патетическим частям "Энеиды" и рассказывает о трагической любви Дидоны к Энею. У Гомера тема любви лишь намечалась, у Вергилия она звучит наиболее мощно и едва ли не впервые в истории литературы представляет масштабную трагическую симфонию любви, которую можно счесть и вполне законченной книгой в книге. Вместе с тем она не является просто вставной новеллой в обширном произведении, но имеет непреходящее значение для судьбы и развития характера героя в дальнейшем.

Некоторое время Эней и Дидона счастливы своей любовью, которую царица воспринимает как брак, но очень скоро боги напоминают герою, что Карфаген вовсе не тот город, который он должен основать, и послушный и благочестивый Эней собирается в новое плавание. Кстати, это послушание и благочестивость героя постоянно подчеркиваются автором, придавая ему новый, непривычный для эпического героя облик.

То, что для Энея, честного и храброго солдата высших сил - приказ, для Дидоны - смертельная рана. Царица испытывает тяжелейшие душевные муки. Здесь и чувство оскорбленного достоинства, и презрение, и смиренные мольбы, и решение на самоубийство - все скручивается в единый волшебный клубок высокого искусства. Прокляв изменника, Дидона предсказывает грядущую войну народов Рима и Карфагена, появление великого мстителя - Ганнибала и всходит на костер, пронзая себя мечом, когда-то подаренным ей все тем же любимым человеком - Энеем.

А герой?.. Герой послушен воле богов и собственной миссии: его корабли отплывают от берегов Африки.

Как мы должны воспринимать этот разрыв? Послушаем В. Дюранта:

"Мы, приученные литературой последних восьми столетий к сентиментальности, судим о Вергилии и его герое с позиций этой литературы и придаем куда большее значение романтической любви и внебрачным связям, чем они имели в Греции и Риме. Брак был для древних союзом скорее семейств, чем тел и душ; требования религии и родины стояли выше прав и прихотей индивидуума. Вергилий относится к Дидоне с приязнью и достигает в рассказе о том, как она бросается в погребальный костер и сгорает заживо, редких даже для себя красоты и силы; затем вслед Энею он устремляется в Италию".

А теперь пусть говорит сам Вергилий.

Вот посредине дворца под открытым небом высокий
Сложен костер из смолистых ветвей и поленьев дубовых,
Весь плетеницами он и листвой погребальной украшен,
Сверху на ложе кладет, о грядущем зная, царица
Платье Энея, и меч, и образ, отлитый из воска,
Вкруг стоят алтари. Распустивши волосы, жрица
Сто призывает богов и трижды клич повторяет,
Хаос зовет и Эреб с трехликой Дианой-Гекатой,
Мнимой Аверна водой кропит обильно чертоги,
Травы берет, что медным серпом при луне на полянах
Срезала в полном цвету, ядовитым налитые соком.
Также нарост, что со лба жеребенка сейчас по рожденье
Сорван, чтоб мать упредить.
Рядом царица стоит, муку священную держит,
Ногу разувши одну, распустив на одежде завязки;
К смерти готова, зовет в свидетели звезды, которым
Ведомо все, и молит богов, - если бог справедливый
Мстит вероломным в любви и печется о тех, кто обманут.
Ночь опустилась, и сон успокоил тела утомленных
Смертных по всей земле; уснули рощи, утихли
Волны свирепых морей; полпути пролетели светила,
Смолкли луга, и поля, и стада, и пестрые птицы,
Что на просторе озер и в кустарниках частых гнездятся:
Всех молчаливая ночь в глубокий сон погрузила.
Только царица одна ни на миг не может забыться
Сном; не приносит ночь ни очам, ни сердцу покоя;
Снова любовь беспощадная в ней вздымается бурно,
Множит заботы в душе и прибоем гнева бушует.
Так Дидона твердит, одержима думой одною:
"Что же мне делать? Опять, женихам на посмешище прежним,
Мужа искать и с мольбой идти к ливийским номадам,
Чьи домогательства я не раз отвергала с презреньем?
Или к нему на корабль бежать и любому приказу
Тевкров покорствовать? Пусть по душе им была моя помощь, -
Разве помнят о ней и хранят они благодарность?
Сделаю так, - но кто на корабль надменный допустит
Всем ненавистную? О, неужель до сих пор не узнала
Лаомедонтовых ты потомков нрав вероломный?
Что же дальше? Одна ль за ликующим флотом троянским
Я помчусь иль, собрав в отряды верных тирийцев,
Мною спасенных с трудом из Сидона, вслед за собою
Их увлеку и вверить ветрам паруса прикажу им?
Нет! по заслугам умри и мечом оборви эту муку!"...
Так причитала она, надрывая сердце слезами...
Замысел страшный меж тем несчастную гонит Дидону:
Мчится она, не помня себя, с блуждающими взором
Кровью налитых очей; на щеках ее бледные пятна -
Близкой гибели знак; в глубине дворца на высокий
Всходит царица костер и клинок обнажает дарданский, -
Не для того этот дар просила она у Энея!
Но, увидав илионскую ткань и знакомое ложе,
Слезы сдержала на миг, на костер опустилась Дидона,
Молвив в последний раз: "Вы, одежды и ложе, - отрада
Дней, когда бог и судьба мне отраду узнать разрешили!
Душу примите мою и меня от муки избавьте!
Прожита жизнь, и пройден весь путь, что судьбой мне отмерен,
В царство подземное я нисхожу величавою тенью.
Город могучий создав, я свои увидела стены,
Брата могла покарать, отомстить за убитого мужа, -
Счастлива, о, как счастлива я была б, если б только
Наших вовек берегов дарданцев корма не касалась!"
Тут устами она прижалась к ложу - и молвит:
"Хоть неотмщенной умру - но умру желанною смертью.
С моря пускай на огонь глядит дарданец жестокий,
Пусть для него моя смерть зловещим знаменьем будет!"
Только лишь молвила так - и вдруг увидали служанки,
Как поникла она от удара смертельного, кровью
Руки пятная и меч. Полетел по высоким покоям
Вопль и, беснуясь, Молва понеслась по смятенному граду...

Пятая книга рассказывает о состязаниях в честь годовщины смерти Анхиса, устроенных высадившимся в Сицилии Энеем, как бы отсылая нас к Гомеру, к 23-й книге "Илиады", где описываются игры при погребении Патрокла.

Шестая книга вновь предлагает нам вспомнить"Одиссею": останавливаясь в Кумах, где находится знаменитый в древнем мире оракул Аполлона, а неподалеку - вход в царство мертвых, Эней в беседе с Сивиллой узнает о борьбе, поджидающей его в Лации и вместе с ней спускается в преисподнюю для свидания с отцом. Это путешествие должно придать герою новые силу и отвагу. Это - третий бессмертный эпизод поэмы, послуживший источником вдохновения для последующих произведений искусства и словесности. Он представляет собой вариант апокалиптической литературы - откровений о тайнах загробного мира. Здесь, вероятно, и лежит основная причина, по которой великий Данте избрал для себя проводником по аду и чистилищу именно Вергилия. Последний же, разумеется, в своей поэме следует за Гомером, при этом значительно переосмысливая древнего грека.

Обратимся вновь к книге В. Дюранта и, перемежая цитаты из нее цитатами из "Энеиды", насладимся в последний раз на этих страницах великолепной поэзией Вергилия, ибо вторая половина поэмы (Вергилиева "Илиада") значительно уступает не только Гомеру, но и Вергилиевой же "Одиссее" - первой половине поэмы.

"Facilis descensus Averni ("Легок спуск в Аид"), - говорит Вергилий; но путь его героя извилист, а нижний мир запутывающе сложен. Здесь он встречает Дидону, которая презрительно отмахивается от его любовных восклицаний и жалоб:
Тут же Дидона меж них, от недавней раны страдая,
Тенью блуждала в лесу. Герой троянский поближе
К ней подошел - и узнал в полумраке образ неясный:
Так на небо глядит в новолунье путник, не зная,
Виден ли месяц ему или только мнится за тучей.
Слез Эней не сдержал и с любовью ласково молвил:
"Значит, правдива была та весть, что до нас долетела?
Бедной Дидоны уж нет, от меча ее жизнь оборвалась?
Я ли причиною был кончины твоей? Но клянусь я
Всеми огнями небес, всем, что в царстве подземном священно, -
Я не по воле своей покинул твой берег, царица!
Те же веленья богов, что теперь меня заставляют
Здесь во тьме средь теней брести дорогой неторной,
Дальше тогда погнали меня. И не мог я поверить,
Чтобы разлука со мной принесла тебе столько страданий!
Стой! От кого ты бежишь? Дай еще на тебя поглядеть мне!
Рок в последний ведь раз говорить мне с тобой дозволяет".
Речью такой Эней царице, гневно глядевшей,
Душу старался смягчить и вызвать ответные слезы.
Но отвернулась она, и стала, в лице не меняясь,
Твердая, словно кремень иль холодный мрамор марпесский.
И наконец убежала стремглав, не простив, не смирившись,
Скрылась в тенистом лесу...

Здесь же он созерцает изощренные пытки, которыми караются земные преступления, и темницу, в которой томятся люцифероподобные мятежные полубоги:

Влево Эней поглядел: там, внизу, под кручей скалистой
Город раскинулся вширь, обведенный тройною стеною.
Огненный бурный поток вкруг твердыни Тартара мчится,
Мощной струей Флегетон увлекает гремучие камни.
Рядом ворота стоят на столпах адамантовых прочных:
Створы их сокрушить ни людская сила не может,
Ни оружье богов. На железной башне высокой
Днем и ночью сидит Тизифона в одежде кровавой,
Глаз не смыкая, она стережет преддверия Дита.
Слышится стон из-за стен и свист плетей беспощадных,
Лязг влекомых цепей и пронзительный скрежет железа.
Замер на месте Эней и прислушался к шуму в испуге.
"Дева, скажи, каковы обличья злодейства? Какие
Казни свершаются там? Что за гул долетает оттуда?"
Жрица в ответ...
..."Посмотри, - ты видишь обличье
Той, что на страже стоит и порог изнутри охраняет?
Гидра огромная там, пятьдесят разинувши пастей,
Первый чертог сторожит. В глубину уходит настолько
Тартара темный провал, что вдвое до дна его дальше,
Чем от земли до небес, до высот эфирных Олимпа.
Там рожденных Землей титанов древнее племя
Корчится в муках на дне, низвергнуто молнией в бездну.
Видела там я и двух сыновей Алоэя громадных,
Что посягнули взломать руками небесные своды,
Тщась громовержца изгнать и лишить высокого царства...
...Видеть мне было дано и Земли всеродящей питомца
Тития: телом своим распластанным занял он девять
Югеров; коршун ему терзает бессмертную печень
Клювом-крючком и в утробе, для мук исцеляемой снова,
Роется, пищи ища, и гнездится над грудью высокой,
И ни на миг не дает отрастающей плоти покоя...
...Те, кто при жизни враждой родных преследовал братьев,
Кто ударил отца, или был бесчестен с клиентом,
Или, богатства нажив, для себя лишь берег их и близким
Не уделял ничего (здесь таких бессчетные толпы),
Или убит был за то, что бесчестил брачное ложе,
Или восстать на царя дерзнул, изменяя присяге,
Казни здесь ждут...
...Катят камни одни, у других распятое тело
К спицам прибито колес. На скале Тесей горемычный
Вечно будет сидеть. Повторяя одно непрестанно,
Громко взывая к теням, возглашает Флегий злосчастный:
"Не презирайте богов и учитесь блюсти справедливость!"

Затем Сивилла проводит его через мистические Рощи Блаженных, где праведники наслаждаются жизнью в зеленых долинах, предаваясь бесконечному веселью. Его отец Анхиз, который скончался в пути, излагает ему орфические учения о небе, чистилище и аде и разворачивает перед ним панораму будущей славы и героев Рима:

...Собралися здесь души, которым
Вновь суждено вселиться в тела, и с влагой летейской
Пьют забвенье они в уносящем заботы потоке.
Эти души тебе показать и назвать поименно
Жажду давно уже я, чтобы наших ты видел потомков,
Радуясь вместе со мной обретенью земли Италийской...
...Землю, небесную твердь и просторы водной равнины,
Лунный блистающий шар, и Титана светоч, и звезды,
Все питает душа, и дух, по членам разлитый,
Движет весь мир, пронизав его необъятное тело.
Этот союз породил и людей, и зверей, и пернатых,
Рыб и чудовищ морских, сокрытых под мраморной гладью.
Душ семена рождены в небесах и огненной силой
Наделены - но их отягчает косное тело,
Жар их земная плоть, обреченная гибели, гасит.
Вот что рождает в них страх, и страсть, и радость, и муку,
Вот почему из темной тюрьмы они света не видят.
Даже тогда, когда жизнь их в последний час покидает,
Им не дано до конца от зла, от скверны телесной
Освободиться: ведь то, что глубоко в них вкоренилось,
С ними прочно срослось - не остаться надолго не может.
Кару нести потому и должны они все - чтобы мукой
Прошлое зло искупить. Одни, овеваемы ветром,
Будут висеть в пустоте, у других пятно преступленья
Выжжено будет огнем или смыто в пучине бездонной.
Маны любого из нас понесут свое наказанье,
Чтобы немногим затем перейти в простор Элизийский.
Время круг свой замкнет, минуют долгие сроки,
Вновь обретет чистоту, от земной избавленный порчи,
Душ изначальный огонь, эфирным дыханьем зажженный.
Времени бег круговой отмерит десять столетий, -
Души тогда к Летейским волнам божество призывает,
Чтобы, забыв обо всем, они вернулись под своды
Светлого неба и вновь захотели в тело вселиться...
...Сын мой! Славу, что впредь Дарданидам сопутствовать будет,
Внуков, которых тебе родит италийское племя,
Души великих мужей, что от нас унаследуют имя, -
Все ты узришь: я открою тебе судьбу твою ныне.

В последующем видении Венера показывает ему битву при Акции и триумфы Августа.

Взоры теперь сюда обрати и на этот взгляни ты
Род и на римлян твоих. Вот Цезарь и Юла потомки:
Им суждено вознестись к средоточью великого неба.
Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали тах часто:
Август Цезарь, отцом божественным вскормленный, снова
Век вернет золотой на Латинские пашни, где древле
Сам Сатурн был царем, и пределы державы продвинет,
Индов край покорив и страну гарамантов, в те земли,
Где не увидишь светил, меж которыми движется солнце,
Где небодержец Атлант вращает свод многозвездный...

Его дух оживает и исполняется новых сил, Эней возвращается в мир живых..."

В седьмой-двенадцатой книгах поэмы Эней как бы перевоплощается из Одиссея в Ахилла. Седьмая книга насыщена антикварными и этнографическими сведениями о древней Италии и заканчивается своего рода "перечнем кораблей" "Илиады" - перечнем племен и вождей, выступающих против Энея. Война же разражается из-за ревности Турна, жениха царевны Лавинии, руку которой отец предлагает Энею. В восьмой книге Эней собирает свои войска, едет за помощью к соседнему царю Евандру на место будущего Рима, где Вулкан и Венера дарят ему доспехи с изображением на щите грядущей истории Рима, описание которого занимает три страницы поэтического текста.

Девятая - двенадцатая книги повествуют о победоносных войнах Энея. Заканчивается поэма описанием поединка между Энеем и Турком, повторяющего бой Ахилла и Гектора из "Илиады", победой Энея и отречением Юноны от ненависти к нему. При этом богиня требует, чтобы троянцы смешались с латинянами, переняли их язык и обычаи.

Таково содержание "Энеиды", таков путь ее автора вглубь греческой классики: от Феокрита в "Буколиках" - через Гесиода в "Георгиках" - к Гомеру в "Энеиде". Помимо прекрасных стихов, в "Энеиде" чрезвычайно любопытен главный герой. Эней как бы потерял активную жизненную позицию в сравнении с героями Гомера. Благочестивого мужа ведет по жизни рок и долг, историческая миссия. И это - совершенно принципиальная вещь для Вергилия, ведь даже, спускаясь в загробный мир, Эней получает пророчество не столько о собственной дальнейшей судьбе, сколько о судьбе его будущего народа и мира. Да, пожалуй, и сами боги подчинены у Вергилия року в значительно большей степени, чем боги Гомера?

Что касается поэмы как художественного произведения, то ее отличает прежде всего четкая планировка, композиция. Поэма состоит из отдельных эпизодов, каждый из которых представляет собой внутренне законченную песнь и в то же время входит составной частью в общую композицию. Тон произведения возвышенный, приподнятый, что сделало "Энеиду" любимицей и образцом европейского классицизма. Теоретики этого течения ставили "Энеиду" выше "Илиады" и "Одиссеи" именно благодаря возвышенности ее стиля.

Итак, поэма Вергилия и похожа, и в то же время совершенно отлична от поэм Гомера. Кстати сказать, античное понимание литературного соперничества с образцом именно в этом и состояло, чтобы, сохранив внешнюю похожесть, создать нечто принципиально новое. Помните наш разговор о том, что главное в литературе - не ЧТО, а КАК? Уже в античности этот принцип начинал возобладать.

"Чтобы понять и по заслугам оценить "Энеиду", - пишет В. Дюрант, - мы обязаны всегда помнить о том, что Вергилий писал не роман, а римское Священное писание... он выражает желание, чтобы его соотечественники вновь приняли в свое сердце pietas - почтение перед родителями, родиной и богами...
Подлинной религией "Энеиды" является патриотизм, а ее величайшим божеством - сам Рим... Поэт гордится Империей, хотя и с завистью взирает на более высокую культуру греков:

Смогут другие (Т.е. греки) создать изваянья живые из бронзы,
Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,
Тяжбы лучше вести и движения неба искусней
Вычислят иль назовут восходящие звезды - не спорю...
Римлянин! Ты научись народами править державно -
В этом искусство твое! - налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных!"

Что касается художественных образов и языка "Энеиды", то, пожалуй, лучше всего о них сказал В.Я. Брюсов:

"Характер Дидоны - художественный chef d\'oeuvre... Все перипетии страсти, которая постепенно овладевает этой глубоко добродетельной по природе, истинной "матроной", - страсти, доводящей ее до трагической, добровольной смерти, - изображены с беспощадным реализмом и с глубочайшим пониманием женской души. Справдливым признанием пользуются нарисованные Вергилием типы Ниса и Эвриала, образец нежной дружбы двух юношей, Камиллы, мужественной амазонки, Мезенция и Лавса, воплощающих любовь отца и сына, Турна, храброго до безумия, готового бороться и против судьбы. Даже лица эпизодические очерчены с большим тщанием, и часто в нескольких стихах дана полная их характеристика... В общем, Вергилий создал целый мир людей, наделенных характерными индивидуальными чертами, живущих и действующих согласно с побуждениями своей души.
Техника стиха в "Энеиде" доведена до высшего совершенства. Техническое мастерство Вергилия более всего сказывается в расположении слов и в звуковой стороне стиха. Слова в стихах "Энеиды", расставлены не в обычном требуемом грамматикой порядке, но так, чтобы каждое из них производило наибольшее впечатление. Так, например, слова, связанные между собой, часто ставятся на концах полустиший или в начале и конце стиха; слова, особенно значащие, выдвигаются в начало или в самый конец фразы и т.п. Звуки слов всегда соответствуют выражаемым идеям. Вергилий обладал исключительным умением живописать звуками; в своих звукоподражаниях он неистощим, его стих то нежен и мелодичен, то строг и суров, то движется медленно, то стремительно, то журчит как вода... У него нет прозаизмов, он все обращает в образы, каждая мысль у него оживлена каким-нибудь внутренним сравнением. К этому надо прибавить изысканность языка Вергилия, чуждающегося тривиальности, охотно прибегающего к архаизмам, но строго выработанного и единого на всем протяжении поэмы".
(Цит. по: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: Биографии: В 12 т. М.: Большая Российская энциклопедия, 1993. Т. З. С. 229.)

Значение Вергилия в мировой литературе неоценимо. И.М. Тройский в цитировавшемся уже труде пишет, что если бы произведения Вергилия не сохранились до наших дней, то их можно было бы почти полностью восстановить по цитатам из других источников.

Ни из какого другого поэта не составлялось столько центонов т.е. новых произведений, которые пишутся путем подбора строк из разных стихотворений одного или нескольких, поэтов (центон - буквально означает "лоскутное одеяло"), никакого другого римского поэта не переводили полностью на греческий.

Никто из античных времен не пользовался такой славой у христиан, как Вергилий и за "предсказание Спасителя" в 4-й эклоге "Буколик", и за сцену потустороннего мира в "Энеиде", где он резко отошел от гомеровского описания царства теней.

Наконец, никого из поэтов античности столько не пародировали, как Вергилия. Эти пародии составили даже целый поджанр комической поэмы, лучшими образцами которой стали "Перелицованный Вергилий" аббата Скаррона (Франция, середина XVII в.) и "Энеида Вергилия, перелицованная на украинскую мову" Ивана Котляревского (конец XVIII в., Россия).

В России Вергилия почитали, кажется, все, от резкого противника классицизма и "искусственных" эпических поэм В.Г. Белинского, видевшего в ней "памятник древней литературы, оставленный даровитым поэтом" (Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т.7. С.405.) , до лидера символистов В.Я. Брюсова, едва ли не всю жизнь переводившего на русский язык "Энеиду".

На Западе мы видим, в общем, ту же картину, исключая уже указанное выше скептическое отношение немецкоязычного мира: Гораций ставил Вергилия рядом с Гомером, Данте взял его в проводники по загробному миру, Мильтон также совещался с его тенью, когда писал "Потерянный рай", даже великий насмешник и безбожник Вольтер считал "Энеиду" лучшим из всего, что оставила нам античность.

Закончим этот очерк еще одной цитатой.

"На пятьдесят втором году жизни, собираясь придать "Энеиде" окончательный вид, он (Вергилий - В.Р.) решил уехать в Грецию и Азию, чтобы три года подряд заниматься только отделкой поэмы, а остаток жизни целиком посвятить философии. Однако, встретив по дороге в Афинах Августа, возвращавшегося с Востока в Рим, он решил не покидать его и даже воротиться вместе с ним, как вдруг, осматривая в сильную жару соседний город Мегары, он почувствовал слабость; во время морского переезда она усилилась, так что в Брундизий он прибыл с еще большим недомоганием и там через несколько дней скончался (21 сентября 19 г. до н.э. - В.Р.)... Прах его перенесли в Неаполь и похоронили возле второго камня по Путеоланской дороге; для своей гробницы он сочинил следующее двустишие:

В Мантуе был я рожден, у калабров умер, покоюсь
В Парфенопее; я пел пастбища, села, вождей".
(Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. С.314.)

Кто может сказать о Вергилии лучше, чем сказал о себе он сам?

Вопросы

Помните ли вы даты жизни Вергилия? А как они будут звучать, если использовать латинский календарь?
Что такое эклога, пастораль?
Каких поэтов можно считать главными учителями Вергилия?
Можно ли считать Вергилия придворным поэтом?
Одна из первых историй трагической любви воспета Вергилием в "Энеиде". Это история любви Дидоны к Энею. Какие еще поэтические произведения о трагической любви вы знаете? Какие литературные имена несчастных влюбленных можете вспомнить?

«Литература Древнего Рима. Очерки истории зарубежной литературы»
Год издания: 1996

Литература Древнего Рима. Очерки истории зарубежной литературы

Персоналии. Вергилий: предзнаменования и шедевры

Новые публикации

ВИДЕОСЮЖЕТЫ