Не поняли Эмира Кустурицу критики и академики, отказав его новому фильму в заслуженных наградах на кинофестивалях? Да нет, поняли - чего ж не понять в этом программном, пусть и перенасыщенном культурными отсылками, но конструктивно, быть может, самом простом, классически простом, даже и камерном его сочинении (насколько вообще возможно говорить о камерности в карнавальном творчестве мастера). Потому и не наградили - что поняли. Обо всём этом замечательно написал в статье "Поединок с мифом" Андрей Плахов ("Искусство кино", 2004, э 8), оценивающий "Жизнь как чудо", с одной стороны, как образцовый кинороман, с другой - как текст, слишком откровенно и прямо (при всей пряности и карнавальности) тяготеющий уже не к привычной для Кустурицы балканской анархической мифологии, но "к цивилизованным европейским гуманистическим ценностям", иначе говоря - к ценностям общекультурным и общечеловеческим, а, стало быть, как текст - устаревший для тех, кто в искусстве главным почитает не содержание, а форму, кому важны не извечные боль и любовь художника, а "поиски новой формулы кинематографической гениальности - иной, чем в прошлом столетии".
Я же взялся писать о картине вовсе не потому, что считаю "Жизнь как чудо" лучшим фильмом режиссёра или предполагаю проанализировать его глубже других критиков. Отнюдь. (С моей точки зрения, творчество Кустурицы привычному рецензированию вообще не поддаётся.) Я хочу лишь сказать, что вряд ли сегодня кто-то из кинематографистов вообще может всерьёз соперничать с Кустурицей (а это, конечно, задевает и соперников, и критиков, и академиков), истинным учеником и наследником Феллини, нынче, похоже, единственным режиссёром, способным снять не драму и не сентиментальную комедию, а высокую трагикомедию. И ещё я хочу сказать, что, сосредоточив внимание на внутреннем мире частного, маленького человека, в каком-то смысле маргинала, то бишь на проблеме, которая всегда существовала и всегда будет существовать, но и всегда будет антагонистичной мейнстриму, автор оказался несовременен, а фильм несвоевременен. Как когда-то несвоевременен был Андрей Тарковский, которого, подобно Феллини, в этом фильме Кустурица основательно цитирует в самом главном, самом трепетном эпизоде. Отсюда и недоумение в рецензиях таких всегда интересных и, вроде бы, независимых критиков, как А. Экслер: "В фильме "Жизнь как чудо" много искусственности, как будто какой-то другой режиссёр подражает великому Кустурице. Подражать подражает, получается очень похоже, но временами неуклюже и тяжеловесно, а главное - нет ощущения цельности, продуманности и законченности".
Где конкретно критик увидел тяжеловесность и тем более неуклюжесть, он, конечно, не объяснил, а что касается продуманности и законченности, главное же - цельности, так, по-моему, чтоб не увидеть их, надо специально постараться. Как раз цельности-то здесь, пожалуй, дальше больше, чем в других лентах режиссёра. Фильм называется "Жизнь есть чудо", и чудо это он предъявляет каждым кадром. Есть в нём, конечно, и излишества. Кажущиеся. Дело в том, что любовно-военный сюжет картины начинается минут через тридцать после её начала, то есть экспозиция выглядит несколько затянутой. Но ведь и в "Войне и мире" Толстого экспозиция тоже затянута, и тоже не зря. Для того, чтобы война выглядела тем, что она есть на самом деле, необходимо сначала показать, что на самом деле есть мир. Что он теряет, вступая в войну. И что приобретает, вступив в неё. Ибо, как это ни странно, война не только забирает, но и даёт. Нет, не тем, кто её выигрывает - тем, кто её переживает. Не познавший войны, не может до конца познать мир, а следовательно понять: жизнь - это чудо. Речь, разумеется, не о тех, кто воюет. О тех - кто страдает.
"Жизнь как чудо" - фильм особенный. В нём Кустурица пристальнее и мудрее, чем прежде, почти не отвлекаясь на частности, вглядывается в душу человека. А для того, чтобы осуществить это, автору надо было предельно сократить количество действующих лиц, что для его карнавальной стилистики нехарактерно. Потому и растягивает он экспозицию на полчаса, вызывая недоумение у привыкших к киношной однолинейности зрителей, показывая и героя, и его семью, и деревенское окружение. Прежде чем приступить к основному сюжету, когда война всё это - деревню и семью - разломает, но и обломает зубы об маргинала, об этого с виду маленького человека, отшельника, покинувшего большой современный город ради того, чтобы, наслаждаясь почти руссоистской естественной жизнью, делать любимое дело - строить в тьмутаракани железную дорогу. Ибо, отняв у героя экстравагантную жену и сына, мечтающего стать футболистом, война не смогла справиться с ним самим, носящим мир в душе, не смогла справиться с личностью цельной и умеющей самое трудное - любить, даже подбросив герою наитруднейшее в жизни любого немолодого мужчины испытание - позднюю разделённую страсть к юной женщине, да вдобавок ещё и принадлежащей к стану противника.
Таким образом, через сердце железнодорожника Луки в одночасье пролегли два смертельных нареза ("Тебя вели нарезом по сердцу моему"), две войны - внешняя и внутренняя. И каждая предлагает последний, смертельный выбор. Но жизнь - это чудо для того, кто умеет любить её самоё, кто способен успокоить расскандалившуюся жену-актрису, по утрам бьющую последние в доме тарелки, разделить бутерброд с нахальным котом-ворюгой, понять и прижать к груди ослицу, страдающую от неразделённой любви и днями напролёт обречённо стоящую на тобой проложенных рельсах в ожидании последнего поезда Анны Карениной. И потому сердце внешне слабого, но внутренне куда более цельного, крепкого и сильного, нежели поющие и пляшущие, хохочущие и плачущие цыгане, сердце осознающего жизнь именно как чудо деревенского интеллигента, интроверта Луки выдержит всё на свете. И измену жены, и утрату возлюбленной, и разорение гнезда, и озверение окружающих.
Пройдя все испытания, состарившись и даже ожесточившись, он останется самим собой, потому что не разучится любить. И потому что не перестанет воспринимать жизнь как чудо, даже несмотря на войну. Может быть, напротив - благодаря войне. Но в чём-то герой и изменится, поскольку научится понимать не только тех, кто рядом, но и самого себя. А главное умение - прощать - ему, немножко Иову, немножко блаженному, было дано и до войны. Он очень цельная личность - Лука, цельная, мудрая и добрая. Недаром носит такое имя.
Вот и получается, что Эмир Кустурица снял не просто подлинный шедевр. Он снял самый простой (потому что рассказывает о любви и войне) и самый сложный из всех своих фильмов, самый насыщенный культурными, религиозными, философскими аллюзиями и реминисценциями, фильм, органично совмещающий и Библию, и футбол, и Руссо, и Тарковского (в сильнейшей, думается, за многие годы эротической сцене), и войну, и мир, и город, и деревню, и феллиниевские необъятные женские зады с фирменными его, Кустурицы, разумными животными и неразумными людьми, и смех, и слёзы, и просто жизнь, и жизнь как чудо. Фильм - миф, потому что его невозможно сколько-нибудь полно и адекватно пересказать (чего я и не пытаюсь делать), потому что его нельзя не понять и потому что совершенно невозможно объяснить, как, каким чудом он сделан. Сказать: чудом гения, чудом поэзии, чудом, имя которому Эмир Кустурица, - это значит ничего не объяснить. Но ведь истинную гармонию, возникающую всегда вопреки обыденной логике, возникающую всегда чудом, ещё не сумел объяснить никто. Её только изредка и совсем немногие умели создать. И потому честнее всего будет прекратить попытки объять необъятное, остановиться перед ней, гармонией, в восхищённом онемении и просто развести руками - чудо!
А рассказывать словами о том, что поведано на непереводимом языке всевидящей, всё знающей, прозревающей души - бессмысленное занятие. "Жизнь как чудо" надо увидеть и услышать в оригинале. Это - искусство, а не игра в него и уж тем более - не публицистика.
Фильм «ЖИЗНЬ КАК ЧУДО (ZIVOT JE CUDO)»
Год выпуска: 2004
А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я Прочие