ИНТЕРПРЕТАЦИИ
ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Сонеты
Шекспир У.М.: ЭКСМО-Пресс. - 320 с.
Год издания: 2002
Рецензент: Распопин В. Н.
Загадочные стихотворения самого таинственного из мировых классиков в последние годы переиздаются у нас часто и в разных переводах. Версия Александра Финкеля, в советское время с трудом пробивавшая себе путь к массовому читателю, ныне заслуженно конкурирует с маршаковской (которая, по моему мнению, несмотря на ряд важных фактических неточностей и передержек, поэтически все-таки более убедительна). В
Итак, переводы на русский шекспировских сонетов к началу третьего тысячелетия изданы многократно, тиражом, вполне удовлетворяющим спрос. Зачем же было издательству "ЭКСМО-Пресс" в
Я полагаю, прежде всего затем, чтобы составитель смог опубликовать несколько собственных (и весьма посредственных), переводов сонетов, дать стилистически заметно измененный, причем отнюдь не всегда в лучшую сторону (в сравнении с тем, что приведен в "кристалловском" издании), вариант переводов Финкеля (будем думать, что покойный переводчик оставил несколько версий своего труда), наконец предложить читателю предисловие В. Татаринова, в котором Шекспир (без сомнения в пику отечественному столпу нестратфордианства И.М. Гилилову) объявляется... Шекспиром, то бишь Шакспером, мифическим деревенским увальнем, сыном перчаточника и проч. (см. на этот предмет советских шекспироведов от Морозова до Аникста).
Современный текст звучит с задором "Марша синеблузников": "Уильям Шекспир, сын перчаточника из небольшого городка Стратфорд, был обязан своим успехом исключительно собственным усилиям... В стратфордской грамматической школе детей горожан -членов городской корпорации - учили бесплатно. Шекспира учили выпускники Оксфордского университета, которых корпорация заманивала высокой зарплатой в двадцать фунтов в год, тогда как обычный школьный учитель в среднем получал около десяти. Старшеклассники общались друг с другом в стенах школы исключительно на латыни и часто сами сочиняли по разным поводам выступления на латинском языке (прямо Сорбонна какая-то, а не провинциальная церковно-приходская школа. - В.Р.). Кроме того, они разучивали и разыгрывали на школьной сцене целые спектакли по пьесам Плавта и Теренция... Важным предметм обучения в шекспировской средней школе была риторика... В результате пьесы Шекспира изобилуют блестящими монологами"... И так далее в железобетонном стратфордианстве. Ну да это их, конечно, право и воля, - В. Чухно и В. Татаринова. Наша воля и наше право - пролистать предисловие зевая.
Теперь о самих сонетах, точнее о переводах. Я уже говорил, что, по-моему, основной задачей составителя было вовсе не уточнить для читателя смысл каких-либо темных мест в сонетах (кстати, почему, интересно, шекспировы четырнадцатистрочники называются именно сонетами, совершенно не соответствуя формальным требованиям жанра? и почему тогда никто не называет "онегинскую строфу" сонетом, - тоже ведь четырнадцатистрочник, да еще с гораздо более сложной, чем шекспирова, схемой рифмовки? А сама "энциклопедия русской жизни" - чем, в таком случае, не гигантский, беспримерный в истории неправильный венок сонетов? Если можно, по мнению проф. Ю.Н. Чумакова, определять жанр "Евгения Онегина" как стихотворение, отчего тогда нельзя считать его венком сонетов?), или имена их адресатов, а вот именно предъявить несколько собственных экзерсисов.
Давайте теперь сравним один из них, 99 сонет. Предлагаю сначала оригинал, затем перевод Маршака, далее - Финкеля и Чухно. Никак не комментирую. Сравнивайте сами: кто в поэзии - раб, кто - соперник.
The forward violet thus did I chide:
Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
If not from my love`s breath? The purple pride
Which on thy soft cheek for complexion dwells
In my love`s veins thou hast too grossly dyed.
The lily I condemned for thy hand,
And buds of marjoram had stol`n thy hair:
The roses fearfully on thorns did stand,
One blushing shame, another white despair;
A third, nor red nor white, had stol`n of both
And to his robbery had annex`d thy breath;
But, for his theft, in pride of all his growth
A vengeful canker eat him up to death.
More flowers I noted, yet I none could see
But sweet or colour it had stol`n from thee.
***
Фиалке ранней бросил я упрек:
Лукавая крадет свой запах сладкий
Из уст твоих, и каждый лепесток
Свой бархат у тебя берет украдкой.
У лилий - белизна твоей руки,
Твой темный локон - в почках майорана,
У белой розы - цвет твоей щеки,
У красной розы - твой огонь румяный.
У третьей розы - белой, точно снег,
И красной, как заря, - твое дыханье.
Но дерзкий вор возмездья не избег:
Его червяк съедает в наказанье.
Каких цветов в саду весеннем нет!
И все крадут твой запах или цвет.
***
Весеннюю фиалку я журил: "Воровочка, откуда ароматы,
Как не из уст того, кто так мне мил?
А пурпур щек твоих - его взяла ты
У друга моего из алых жил!"
Я лилию судил за кражу рук,
А майоран - за локонов хищенье.
Заставил розу побледнеть испуг,
Другая покраснела от смущенья,
Украла третья кровь и молоко
И подмешала к ним твое дыханье.
Но червь в нее забрался глубоко
И до смерти источит в наказанье.
И сколько б я цветов ни видел тут -
Все у тебя красу свою крадут.
***
Мой юный друг, фиалка аромат свой свежий
Не у дыханья ль твоего украла?
И пурпур тонких вен под кожей твоей нежной
Для лепестков, наверное, забрала?
А гибкость белых рук не вижу ли в лилее?
Твой запах влас не слышу ль в майоране?
Румянец видя твой, и роза заалела,
Ты побледнел - и белой роза стала.
А третьей розе, и не белой, и не красной,
Твой шелк ланит, как видно, полюбился,
И в синеву больших очей твоих прекрасных
Сам колокольчик голубой влюбился.
Что ж, спору нет, прекрасны все цветы,
Но краше всех их несомненно ты!
Не комментирую, как и обещал, не могу лишь удержаться от вопроса: когда он жил, автор последнего перевода, не в допушкинские ли времена, коли так тяжеловесен, столь тяжко борется с рифмой ("свежий - нежной", "лилее - заалела", "красной - прекрасных", "цветы - ты", не говоря уж о перле "полюбился - влюбился"), хромотой стиха ("под кожей твоей...")? Устремленность к старинному, хвостатому (в 99 сонете 15 строк) тяжеловесию так ведь и смотрится НАРОЧИТОЙ. Шекспир - не Гомер, Чухно - не Гнедич, архаизмы которого очаровательны, хоть и трудны для чтения, а век на дворе XXI, о серьезном чтении не помышляющий. К тому же все умеющие читать "Фиалку раннюю..." давным-давно знают и любят в легком, ловком маршаковском переводе. Настоящее же издание отнюдь не академического характера, где подобное искусственное приближение к архаизму оригинала было бы уместно, и вряд ли потому перевод В. Чухно будет иметь успех у массового читателя.
Вылив бочку дегтя, подслащу теперь рецензию медом. Издание очаровательно, изящно, с большим вкусом и тактом оформлено художником Е. Шамрай. Цветные вклейки, представляющие читателю реальные и предполагаемые портреты адресатов стихотворений, напечатаны качественно и позволяют разыграться воображению. Наконец в книге приведен в полном переводе того же В.В. Чухно большой (почти в половину объема всего издания) художественно-литературоведческий очерк Оскара Уайльда, ранее печатавшийся у нас с изрядными лакунами.
Очерк называется "Портрет мистера У.Х." и предлагает легко изложенную, добротно обоснованную версию главного адресата лирики Шекспира. Согласно ей, загадочный юноша - не лорд Пембрук и не лорд Саутгемптон (кого чаще иных прочих видят в качестве вдохновителей поэта), не сам Шекспир (кто бы он ни был, пусть даже, согласно Гилилову, наполовину женщина; см. о том бестселлер "Тайна Великого Феникса, или Игра об Уильяме Шекспире"), а молодой красивый актер Уильям Хьюз, изменявший (именно так, вспомним ориентацию самого Уайльда) как в творческом, так и в интимном плане драматургу то со смуглой леди, то со старшим соперником в поэтической и театральной работе Кристофером Марло. Кроме того, прямые обращения к Уилли Хьюзу видит Уайльд и в других текстах великого тезки актера.
"Да, вне всяких сомнений и "розовощекий Адонис" в поэме "Венера и Адонис", и мнимый пастушок в "Жалобах влюбленной", и "нежный грубиян" из сонета 1, и "прекрасный скряга" из сонета 4 - за всеми этими образами стоит никто иной, как юный актер, и, по мере того как я читал самые разнообразные описания юноши, попадавшиеся мне в различных творениях Шекспира, я все больше убеждался в том, что любовь к нему великого поэта подобна любви музыканта к благозвучнейшему инструменту, на котором он больше всего любит играть, или любви скульптора к какому-нибудь редчайшему и изысканнейшему материалу, который позволяет ему взять новые, пластически совершенные, формы, находить дотоле неведомую манеру пластического выражения. Ибо у всех видов Искусства есть свои инструменты, свои формы выражения и свои материалы, будь то рифмованные строки поэзии, или ласкающий глаз колорит на холсте, или ритмическое благозвучие музыки... Нет сомнения, что в этом странном явлении - имитировании жизни живущими среди нас людьми, называемыми актерами... заложены такие элементы чувственного восприятия Красоты, которые недоступны ни одному из других видов искусств".
Обрываю цитату, ибо далее следует целая глава, посвященная рассмотрению темы "Художник и модель" в ее бисексуальном варианте на примерах Платона, Микеланджело и других титанов мировой культуры. Глава совершенно замечательная, по-уайльдовски яркая и убедительная, однако вряд ли даже подробное цитирование могло бы заменить блистательную и железную последовательность аворского изложения.
Наиболее интересны в очерке именно эти - литературоведческая и культурологическая - части, предлагающие читателю тонкое и вдохновенное исследование как отдельных шекспировских текстов, так и синтетическое воспроизведение конструкции в целом, такой, какой она, по логике Уайльда, должна была быть, не перпутай (случайно или сознательно) издатель нумерацию отдельных стихотворений.
"Вся драма - ибо сонеты и в самом деле являют собой драму, а возможно, даже трагедию возвышенной души, объятой огненной страстью, - может быть подразделена на четыре сцены или действия. В первом действии (сонеты 1 - 32) Шекспир приглашает Уилли Хьюза взойти на сцену театра и стать актером, чтобы отдать служению искусству свою чудесную физическую красоту и дивную грацию юности, прежде чем страсти лишат его первой из них, а время - второй. По прошествии некоторого времени Уилли Хьюз соглашается... И вдруг, в разгар огненно-красного, как алая роза, июля (сонеты 33 - 52, 61 и 127 - 152), в театре "Глобус" появляется смуглая дама с прекрасными глазами и страстно влюбляется в Уилли Хьюза. Шекспир, испытывая муки ревности и чуть ли не сходя с ума от одолевающих его страхов и сомнений, пытается завладеть сердцем той, которая встала между ним и его другом. Однако притворная любовь вскоре становится настоящей, он поддается чарам смуглой дамы и оказывается полностью в ее власти... и второе действие заканчивается отъездом Шекспира из Лондона. В третьем... ее влияние на обоих теряет силу. Шекспир возвращается в Лондон, и их дружба с Уилли Хьюзом, которому поэт сулит бессмертие в своих пьесах, становится еще крепче. Но Марло, прослышавший о необыкновенно красивом, пленительно изящном юноше-актере, знакомится с ним и переманивает из театра "Глобус" в свою труппу - играть Гавестона в трагедии "Эдуард II". Таким образом, Шекспир расстается со своим другом во второй раз. В последнем действии трагедии (сонеты 100 - 126) рассказывается о возвращении Уилли Хьюза в шекспировскую труппу... О загадке этой (Шекспировой. - В.Р.) любви, о загадке нежной страсти великого поэта к прекрасному юноше и рассказывают нам свою удивительную и чудесную историю сонеты, завершающий из которых, то есть 126-й (согласно восстановленной мной правильной хронологии), содержит двенадцать строк вместо обычных четырнадцати, и звучащий в нем главный мотив - это торжество Красоты над Временем и Смерти над Красотой".
Уайльд, однако, не был бы Уайльдом, если бы изложил свою теорию прямо и бесхитростно. Нет, он вложил ее в искусную рамку, изобилующую живыми диалогами нескольких заинтересованных лиц, каждый из которых бьется над решением загадки адресатов стихотворений, самостоятельно приходит к одному и тому же ее решению, гипотетически верному, но, увы, формально бездоказательному. Совершенно уайльдовский и совершенный по изяществу текст, дитя "Дориана Грея" и "Тюремной исповеди".
Прозаический перевод В.В. Чухно удался безусловно (в отличие от поэтического соперничества... И то сказать: одно дело проза и Уайльд, другое - Шекспир). А посему и рекомендую читателю познакомиться с этим изданием: уж без Уайльда-то Шекспир - точно неполный.
Загадочные стихотворения самого таинственного из мировых классиков в последние годы переиздаются у нас часто и в разных переводах. Версия Александра Финкеля, в советское время с трудом пробивавшая себе путь к массовому читателю, ныне заслуженно конкурирует с маршаковской (которая, по моему мнению, несмотря на ряд важных фактических неточностей и передержек, поэтически все-таки более убедительна). В
Итак, переводы на русский шекспировских сонетов к началу третьего тысячелетия изданы многократно, тиражом, вполне удовлетворяющим спрос. Зачем же было издательству "ЭКСМО-Пресс" в
Я полагаю, прежде всего затем, чтобы составитель смог опубликовать несколько собственных (и весьма посредственных), переводов сонетов, дать стилистически заметно измененный, причем отнюдь не всегда в лучшую сторону (в сравнении с тем, что приведен в "кристалловском" издании), вариант переводов Финкеля (будем думать, что покойный переводчик оставил несколько версий своего труда), наконец предложить читателю предисловие В. Татаринова, в котором Шекспир (без сомнения в пику отечественному столпу нестратфордианства И.М. Гилилову) объявляется... Шекспиром, то бишь Шакспером, мифическим деревенским увальнем, сыном перчаточника и проч. (см. на этот предмет советских шекспироведов от Морозова до Аникста).
Современный текст звучит с задором "Марша синеблузников": "Уильям Шекспир, сын перчаточника из небольшого городка Стратфорд, был обязан своим успехом исключительно собственным усилиям... В стратфордской грамматической школе детей горожан -членов городской корпорации - учили бесплатно. Шекспира учили выпускники Оксфордского университета, которых корпорация заманивала высокой зарплатой в двадцать фунтов в год, тогда как обычный школьный учитель в среднем получал около десяти. Старшеклассники общались друг с другом в стенах школы исключительно на латыни и часто сами сочиняли по разным поводам выступления на латинском языке (прямо Сорбонна какая-то, а не провинциальная церковно-приходская школа. - В.Р.). Кроме того, они разучивали и разыгрывали на школьной сцене целые спектакли по пьесам Плавта и Теренция... Важным предметм обучения в шекспировской средней школе была риторика... В результате пьесы Шекспира изобилуют блестящими монологами"... И так далее в железобетонном стратфордианстве. Ну да это их, конечно, право и воля, - В. Чухно и В. Татаринова. Наша воля и наше право - пролистать предисловие зевая.
Теперь о самих сонетах, точнее о переводах. Я уже говорил, что, по-моему, основной задачей составителя было вовсе не уточнить для читателя смысл каких-либо темных мест в сонетах (кстати, почему, интересно, шекспировы четырнадцатистрочники называются именно сонетами, совершенно не соответствуя формальным требованиям жанра? и почему тогда никто не называет "онегинскую строфу" сонетом, - тоже ведь четырнадцатистрочник, да еще с гораздо более сложной, чем шекспирова, схемой рифмовки? А сама "энциклопедия русской жизни" - чем, в таком случае, не гигантский, беспримерный в истории неправильный венок сонетов? Если можно, по мнению проф. Ю.Н. Чумакова, определять жанр "Евгения Онегина" как стихотворение, отчего тогда нельзя считать его венком сонетов?), или имена их адресатов, а вот именно предъявить несколько собственных экзерсисов.
Давайте теперь сравним один из них, 99 сонет. Предлагаю сначала оригинал, затем перевод Маршака, далее - Финкеля и Чухно. Никак не комментирую. Сравнивайте сами: кто в поэзии - раб, кто - соперник.
The forward violet thus did I chide:
Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
If not from my love`s breath? The purple pride
Which on thy soft cheek for complexion dwells
In my love`s veins thou hast too grossly dyed.
The lily I condemned for thy hand,
And buds of marjoram had stol`n thy hair:
The roses fearfully on thorns did stand,
One blushing shame, another white despair;
A third, nor red nor white, had stol`n of both
And to his robbery had annex`d thy breath;
But, for his theft, in pride of all his growth
A vengeful canker eat him up to death.
More flowers I noted, yet I none could see
But sweet or colour it had stol`n from thee.
***
Фиалке ранней бросил я упрек:
Лукавая крадет свой запах сладкий
Из уст твоих, и каждый лепесток
Свой бархат у тебя берет украдкой.
У лилий - белизна твоей руки,
Твой темный локон - в почках майорана,
У белой розы - цвет твоей щеки,
У красной розы - твой огонь румяный.
У третьей розы - белой, точно снег,
И красной, как заря, - твое дыханье.
Но дерзкий вор возмездья не избег:
Его червяк съедает в наказанье.
Каких цветов в саду весеннем нет!
И все крадут твой запах или цвет.
***
Весеннюю фиалку я журил: "Воровочка, откуда ароматы,
Как не из уст того, кто так мне мил?
А пурпур щек твоих - его взяла ты
У друга моего из алых жил!"
Я лилию судил за кражу рук,
А майоран - за локонов хищенье.
Заставил розу побледнеть испуг,
Другая покраснела от смущенья,
Украла третья кровь и молоко
И подмешала к ним твое дыханье.
Но червь в нее забрался глубоко
И до смерти источит в наказанье.
И сколько б я цветов ни видел тут -
Все у тебя красу свою крадут.
***
Мой юный друг, фиалка аромат свой свежий
Не у дыханья ль твоего украла?
И пурпур тонких вен под кожей твоей нежной
Для лепестков, наверное, забрала?
А гибкость белых рук не вижу ли в лилее?
Твой запах влас не слышу ль в майоране?
Румянец видя твой, и роза заалела,
Ты побледнел - и белой роза стала.
А третьей розе, и не белой, и не красной,
Твой шелк ланит, как видно, полюбился,
И в синеву больших очей твоих прекрасных
Сам колокольчик голубой влюбился.
Что ж, спору нет, прекрасны все цветы,
Но краше всех их несомненно ты!
Не комментирую, как и обещал, не могу лишь удержаться от вопроса: когда он жил, автор последнего перевода, не в допушкинские ли времена, коли так тяжеловесен, столь тяжко борется с рифмой ("свежий - нежной", "лилее - заалела", "красной - прекрасных", "цветы - ты", не говоря уж о перле "полюбился - влюбился"), хромотой стиха ("под кожей твоей...")? Устремленность к старинному, хвостатому (в 99 сонете 15 строк) тяжеловесию так ведь и смотрится НАРОЧИТОЙ. Шекспир - не Гомер, Чухно - не Гнедич, архаизмы которого очаровательны, хоть и трудны для чтения, а век на дворе XXI, о серьезном чтении не помышляющий. К тому же все умеющие читать "Фиалку раннюю..." давным-давно знают и любят в легком, ловком маршаковском переводе. Настоящее же издание отнюдь не академического характера, где подобное искусственное приближение к архаизму оригинала было бы уместно, и вряд ли потому перевод В. Чухно будет иметь успех у массового читателя.
Вылив бочку дегтя, подслащу теперь рецензию медом. Издание очаровательно, изящно, с большим вкусом и тактом оформлено художником Е. Шамрай. Цветные вклейки, представляющие читателю реальные и предполагаемые портреты адресатов стихотворений, напечатаны качественно и позволяют разыграться воображению. Наконец в книге приведен в полном переводе того же В.В. Чухно большой (почти в половину объема всего издания) художественно-литературоведческий очерк Оскара Уайльда, ранее печатавшийся у нас с изрядными лакунами.
Очерк называется "Портрет мистера У.Х." и предлагает легко изложенную, добротно обоснованную версию главного адресата лирики Шекспира. Согласно ей, загадочный юноша - не лорд Пембрук и не лорд Саутгемптон (кого чаще иных прочих видят в качестве вдохновителей поэта), не сам Шекспир (кто бы он ни был, пусть даже, согласно Гилилову, наполовину женщина; см. о том бестселлер "Тайна Великого Феникса, или Игра об Уильяме Шекспире"), а молодой красивый актер Уильям Хьюз, изменявший (именно так, вспомним ориентацию самого Уайльда) как в творческом, так и в интимном плане драматургу то со смуглой леди, то со старшим соперником в поэтической и театральной работе Кристофером Марло. Кроме того, прямые обращения к Уилли Хьюзу видит Уайльд и в других текстах великого тезки актера.
"Да, вне всяких сомнений и "розовощекий Адонис" в поэме "Венера и Адонис", и мнимый пастушок в "Жалобах влюбленной", и "нежный грубиян" из сонета 1, и "прекрасный скряга" из сонета 4 - за всеми этими образами стоит никто иной, как юный актер, и, по мере того как я читал самые разнообразные описания юноши, попадавшиеся мне в различных творениях Шекспира, я все больше убеждался в том, что любовь к нему великого поэта подобна любви музыканта к благозвучнейшему инструменту, на котором он больше всего любит играть, или любви скульптора к какому-нибудь редчайшему и изысканнейшему материалу, который позволяет ему взять новые, пластически совершенные, формы, находить дотоле неведомую манеру пластического выражения. Ибо у всех видов Искусства есть свои инструменты, свои формы выражения и свои материалы, будь то рифмованные строки поэзии, или ласкающий глаз колорит на холсте, или ритмическое благозвучие музыки... Нет сомнения, что в этом странном явлении - имитировании жизни живущими среди нас людьми, называемыми актерами... заложены такие элементы чувственного восприятия Красоты, которые недоступны ни одному из других видов искусств".
Обрываю цитату, ибо далее следует целая глава, посвященная рассмотрению темы "Художник и модель" в ее бисексуальном варианте на примерах Платона, Микеланджело и других титанов мировой культуры. Глава совершенно замечательная, по-уайльдовски яркая и убедительная, однако вряд ли даже подробное цитирование могло бы заменить блистательную и железную последовательность аворского изложения.
Наиболее интересны в очерке именно эти - литературоведческая и культурологическая - части, предлагающие читателю тонкое и вдохновенное исследование как отдельных шекспировских текстов, так и синтетическое воспроизведение конструкции в целом, такой, какой она, по логике Уайльда, должна была быть, не перпутай (случайно или сознательно) издатель нумерацию отдельных стихотворений.
"Вся драма - ибо сонеты и в самом деле являют собой драму, а возможно, даже трагедию возвышенной души, объятой огненной страстью, - может быть подразделена на четыре сцены или действия. В первом действии (сонеты 1 - 32) Шекспир приглашает Уилли Хьюза взойти на сцену театра и стать актером, чтобы отдать служению искусству свою чудесную физическую красоту и дивную грацию юности, прежде чем страсти лишат его первой из них, а время - второй. По прошествии некоторого времени Уилли Хьюз соглашается... И вдруг, в разгар огненно-красного, как алая роза, июля (сонеты 33 - 52, 61 и 127 - 152), в театре "Глобус" появляется смуглая дама с прекрасными глазами и страстно влюбляется в Уилли Хьюза. Шекспир, испытывая муки ревности и чуть ли не сходя с ума от одолевающих его страхов и сомнений, пытается завладеть сердцем той, которая встала между ним и его другом. Однако притворная любовь вскоре становится настоящей, он поддается чарам смуглой дамы и оказывается полностью в ее власти... и второе действие заканчивается отъездом Шекспира из Лондона. В третьем... ее влияние на обоих теряет силу. Шекспир возвращается в Лондон, и их дружба с Уилли Хьюзом, которому поэт сулит бессмертие в своих пьесах, становится еще крепче. Но Марло, прослышавший о необыкновенно красивом, пленительно изящном юноше-актере, знакомится с ним и переманивает из театра "Глобус" в свою труппу - играть Гавестона в трагедии "Эдуард II". Таким образом, Шекспир расстается со своим другом во второй раз. В последнем действии трагедии (сонеты 100 - 126) рассказывается о возвращении Уилли Хьюза в шекспировскую труппу... О загадке этой (Шекспировой. - В.Р.) любви, о загадке нежной страсти великого поэта к прекрасному юноше и рассказывают нам свою удивительную и чудесную историю сонеты, завершающий из которых, то есть 126-й (согласно восстановленной мной правильной хронологии), содержит двенадцать строк вместо обычных четырнадцати, и звучащий в нем главный мотив - это торжество Красоты над Временем и Смерти над Красотой".
Уайльд, однако, не был бы Уайльдом, если бы изложил свою теорию прямо и бесхитростно. Нет, он вложил ее в искусную рамку, изобилующую живыми диалогами нескольких заинтересованных лиц, каждый из которых бьется над решением загадки адресатов стихотворений, самостоятельно приходит к одному и тому же ее решению, гипотетически верному, но, увы, формально бездоказательному. Совершенно уайльдовский и совершенный по изяществу текст, дитя "Дориана Грея" и "Тюремной исповеди".
Прозаический перевод В.В. Чухно удался безусловно (в отличие от поэтического соперничества... И то сказать: одно дело проза и Уайльд, другое - Шекспир). А посему и рекомендую читателю познакомиться с этим изданием: уж без Уайльда-то Шекспир - точно неполный.
«Сонеты»
Год издания: 2002
Новые публикации
18.07.2024
13.06.2024
