Память, польты и полёты

Белодубровский, Евгений Борисович

Белодубровский, Евгений Борисович. Сага о пальто: эссе. – Новосибирск, 2012: Изд-во "Свиньин и сыновья". - 156 с.
Белодубровский, Евгений Борисович. Мы жили на Желябке. Опыты задушевной ленинградской прозы. – СПб.: Реноме, 2023. – 168 с., ил.

Год издания: 2023
Рецензент: Распопин В. Н.

Книга 1. Тринадцать польт

 

"Да! - начинает автор. - Я помню все свои пальто". А потом, рассказывая свою жизнь, он их все и перечисляет, приштопывая к каждому главу - "частичку бытия", бОльшую или меньшую - это уж как Бог даст, или Сталин позволит, или вопреки тому и другому получится. В общем, как жизнь сложится. Этих самых пальто было тринадцать у рожденного в Питере в 1941-м Евгения Белодубровского, мужа, отца и деда, а когда-то, конечно, сына и внука, у него, известного говоруна, но не менее известного библиографа и литературоведа, завсегдатая "Сайгона" и члена доброй чертовой дюжины (а по числу тех самых пальто, или польт, как он порой называет "эти штуки" то ли вполне пренебрежительно, то ли, напротив, уменьшительно-ласкательно, разыгравшись со шмотками, автобиографией, биографией страны и ее лучшего города, а заодно и с языком - недаром же признанный набоковед и бродсколюб) всяческих литературных, научных и общественных учреждений.

Вот про каждую из этих одежек, если вам интересно, он и рассказывает, начиная с блокадных лет и кончая постсоветскими, до угара свободными, от 100-граммовой пайки черного пополам со стружками до стокгольмских застолий в честь очередных нобелиатов. Впрочем, вряд ли у этой книжки есть конец. Да, она стремится к финалу, но не достигает его, и не может достичь, покуда не кончится жизнь рассказчика. Ибо книжка эта, хоть и мемуарная по сути, на самом деле не просто так охарактеризована автором как эссе - свободный, открытый, разговорный и бесконечный (как разговоры советских интеллигентов в "Сайгоне", или на кухнях - ночами, сутками напролет) жанр. Не то чтобы Монтень, его основатель... А хоть бы и Монтень - что мы Гекубе, что она нам!.. Ни автору, ни читателю, если то, о чем ведет речь Белодубровский, ему, читателю, по душе, конечно же, и не хочется, чтоб финал наступил скоро. И потому его в книжке, совсем, в общем, маленькой - в полтораста всего лишь страниц, скорее всего, и нет. Просто разговор по-быстрому закругляется: мол, утро уже, ребята, пора расходиться, фу, надымили-то, и водка кончилась, да и чай тоже, рога трубят, пора на работу.

Вы ж понимаете, какое это неблагодарное дело - спойлерить или даже просто ради писчей практики пытаться пересказывать чей-то текст своими словами. Я и не буду. Тем более что это не просто текст и не просто мемуар, а еще и мартиролог множеству хороших людей, с которыми Белодубровский был знаком, а я нет.

А теперь заочно знаком - благодаря Белодубровскому. И мне с ними было интересно, как, разумеется, и с ним, хоть и жаль, что недолго. Но, может, автор напишет еще. Буду ждать.

Его и впрямь интересно читать, надо только привыкнуть к своеобразной манере изложения, некоторым образом витиеватой, как бы непоследовательной, с лирическими отступлениями в духе какого-нибудь старинного испанского, что ли, романа, однако неизменно возвращающейся к основному сюжету, к той извилистой прямой, которая и есть жизнь, хорошо это или плохо. С немалым количеством орфографических ошибок, то ли на самом деле ошибок, то ли специально - ошибок, мол, речь-то у нас, ребята, разговорная, кухонно-интеллигентская, как слышится - так и пишется. С реверансами в сторону издателей, мол, жаль, что лично не знал издателя "Отечественных записок" Павлушу Свиньина, зато знаю его потомка, Володю, а теперь и вы, читатель, знаете, любите и жалуйте. И вообще, Набоков там, или Бродский, или даже Катаев и Ерофеев, которых автор поминает, а то и, пусть исподволь, но цитирует, - это, конечно, здорово, но был у нас, в Ленинграде, еще и Тынянов, Юрий Николаевич, который умер вскоре после того, как я родился, так вот он с самими Александрами Сергеевичами общался, как с родными, и нас тому научил. (Это я уже от себя говорю, читатель, но совершенно в духе Евгения Борисовича Белодубровского - заразительнейший пример и просто райский сад для незлобной пародии!)

Кто-то скажет: моветон. И он - моветон, и рецензент туда же. И будет прав. Но ведь и этот критик не бросит в раздражении книжку Белодубровского, а дочитает до конца. Потому что интересно. И талантливо. И, главное, век-волкодав на страницах "Саги о пальто" проявляется, как на фотобумаге, утопленной в проявитель, постепенно - и вдруг, во всей своей яростной и кошмарной красоте. А ведь это значит, что сверхзадача автором выполнена, ибо истинный мемуарист никогда не пишет только о себе, но - "о времени и о себе", и о времени - прежде всего.

P.S. А что, Владимир Федорович, Вы и в самом деле прямой потомок того самого Тугого-Свиньина пушкинской эпохи? Или это такой белый дубровский стих - прикол Белодубровского?

 

Книга 2. Почти тринадцать лет спустя

Нет, читатель, издатель Свиньин не от Тугого произошел, а от другой ветки старинного дворянского рода – крестьянской. Об этом он сам рассказал в большущем мемуарном томе-альбоме «Пусть внуки знают», только что увидевшем свет и содержащем, помимо некоторых других материалов и великого множества фотографий семьи и века ХХ, воспоминания политрука Федора Свиньина и его сына Владимира. Так что, да, это был именно белый дубровский прикол, отчасти, верно, в духе Тугого – сказывают, тот большой был шутник, вроде Пушкина.

Не знаю, может, и наговаривают на далекого предка – все равно не ответит. Зато Белодубровский не смолчит, ответит – он же не только мартирологи сочиняет знаменитым своим друзьям, или (как средство от бессонницы) иллюстрированные стишки в прозе про луну, он еще и насмешить умеет не хуже заправского сатирика – до слез. А лучше сказать: сквозь слезы. Как в его маленьком рассказе о теперь уже баснословно далеком 1954-м «Бескозырка», где отрок (если кто из нынешних не знает, что это такое – переведу: тинейджер) Женя Белодубровский читает стихотворение Корнея Чуковского (если кто не знает, что по-настоящему Корнея Ивановича звали Николаем Эммануиловичем, - опять же сообщу, не жалко) в большом зале «Петершуле» перед родителями, учителями и прочим послевоенным людом…

Да, не могу смолчать. Не хотел говорить, но удержу нет. Лучшие рассказы Белодубровского в обеих книжках – о детстве, о коммуналке, о матери и брате, о послевоенных ленинградских улицах, пробитых осколками домах, трамваях, приблатненных пацанах, а здесь, «на Желябке», о девочке, первой влюбленности, переплетенном и починенном своими руками журнале «Мурзилка» за 1946 год…

И это - невзирая на то, что героями других рассказов – стилизаций под Шолом-Алейхема или Набокова, который и сам весь стилизация то под Стеклова (в «Даре», о чем смотри статью Т.И. Печерской), то под Пруста (читай Белодубровского), то под Александра Сергеича, если бы тот писал «Онегина» на английском. Да, говорю, невзирая на то, что героями других рассказов стали Мариэтта Чудакова, Сергей Сухарев, Борис Каганович, Владимир Набоков, Джеймс Джойс и сам Марсель Пруст. Всё знакомцы, всё собеседники…

Просто вчитывайтесь, вслушивайтесь в белодубровскую речь – то симфоническую, то какофоническую, в которой посреди поднабоковской стилизации вдруг прозвучит не берлинская и не парижская нота, а какая-нибудь бобруйско-местечковая начала прошлого века, ведь недаром же дед его, фотограф и профессиональный сват, Симха Белодубровский на пару с родным братом Соломона Наумовича Рабиновича (он же, если кто не знает, Шолом-Алейхем, тот самый, что Тевье-молочник, тот самый, кто завещал: «Если уж трескать свинину, так чтоб по бороде текло». Улавливайте эти переходы-переклички эпох, культур, классиков – и вот он весь, Евгений Борисович Белодубровский , во всей красе. Хоть в кацавейке в черте оседлости, хоть во фраке с чужого плеча на нобелевском обеде в Стокгольме.

Слиянный, нераздельный, единый и неделимый, многогранный рассказчик – не оторвешься, собеседник великих двадцатого столетия, да и вообще, сдается, всех на свете – именитых и просто укушенных литературой, мемуарист, библиограф, филолог, сам себя сделавший и продолжающий делать безостановочно уже девятый десяток годков, дай ему Бог здоровья!

А когда рассказчик был маленький, мама звала его Пушкиным - за чернявость, кучерявость, худобу да резвость. А вслед за мамой и весь двор, ведь уж про кого-кого, а про Пушкина слыхали все, тем более что Мойка, 12 – она же почти напротив, рукой подать от белодубровского двора. А мамина сестра тетя Хая…

Впрочем, умолкаю, автора не переговоришь, да и не скажешь так же складно, хоть застилизуйся.

Плохо в этой книжке новых рассказов старого петербуржца одно - «коротка она, кольчужка», только разгонишься – уже и конец, даже «До новых встреч» не скажет, скупой рыцарь. А пишет вкусно, как мало кто в наше время. И заражает примером критика-панегириста, тоже вот впавшего в стилизаторство, в этакую – наберусь нахальства – «белодубровщину».

Ужасно жаль расставаться с новой книжкой… Или старую «Сагу про польты» перечитать?..

 

«Память, польты и полёты»
Год издания: 2023

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я