Тайна Трёх

 

Над собранием работает группа известных филологов и историков литературы под председательством Олега Анатольевича Коростелева, который прислал мне рецензируемый том, непосредственно им и подготовленный совместно с Еленой Анатольевной Андрущенко. Том этот включает две первые книги («Тайна Трёх: Египет и Вавилон» и «Тайна Запада: Атлантида – Европа») поздней и, возможно, главной в творчестве Мережковского трилогии, завершающейся религиоведческим исследованием «Иисус Неизвестный».

 

Надо сказать, что именно это издание книги – не первое в постсоветской России. В 90-е годы издательство «Республика» десятитысячным тиражом уже издавало «Тайну Трёх», подготовленную теми же филологами. Выходил в «Республике» (а затем перепечатывался и другими издательствами) и «Иисус Неизвестный», и еще пять томов из собрания Мережковского эмигрантского периода. Дмитрий Сечин в одном из интервью рассказывал, что именно потому, что предыдущее собрание Мережковского было и актуальным, и популярным, новое издается в похожем оформлении, отличается же расширенным комментарием. Тома собрания выходят по мере подготовки, но, увы, крохотным тиражом в 500 экземпляров.

 

Том четырнадцатый, содержащий «Тайну Трёх», открыл издание, а сегодня, насколько мне известно, вышел уже и восьмой том, подготовленный Е.А. Андрущенко, включающий знаменитую и многократно переиздававшуюся как в начале ХХ века, так и в постсоветской России книгу дореволюционных историко-литературных статей и эссе «Вечные спутники», с которой, можно сказать, и началось в нашей стране классическое литературоведение.

 

Прежде чем попытаться говорить о содержании «Тайны Трёх», коротко опишу издание. Красивый, формата учебника, том в переплете синего цвета под суперобложкой содержит около 800 страниц текста, качественно отпечатанных на хорошей бумаге. Основной – авторский – текст занимает около 600 страниц, затем следуют подробнейшие примечания, в которых отмечены и исправлены многочисленные ошибочные ссылки автора (возникшие, можно думать, не только из-за его рассеянности, но прежде всего вследствие условий эмигрантской печати), приведены точные ссылки уже на современные издания на русском языке в современных переводах (в тех случаях, когда они имеют место быть), даны переводы иноязычных, по большей части французских и латинских фраз и цитат. Завершают издание историко-литературные и культурологические статьи О.А. Коростелева и Е.А. Андрущенко, а также именной указатель к тому, составленный Н.А. Дровалевой. Считаю необходимым добавить, что внешний облик собрания сочинений родоначальника русского символизма Дмитрия Сергеевича Мережковского очень близок к облику пятнадцатитомного собрания сочинений его супруги, Зинаиды Николаевны Гиппиус, недавно вышедшего в том же издательстве Дмитрия Сечина, что имеет свой символический смысл: серебром по синему, как звездной россыпью на вечернем небе (диазйн в обоих случаях – И.А. Шиляева).

 

В заключение – несколько слов о содержании «Тайны Трёх», хотя несколькими словами рассказать о монументальном историческом, культурологическом, политическом и религиоведческом труде, разумеется, невозможно, ведь для этого надо превзойти автора, обладавшего не только большим литературным талантом, но и прямо-таки чудовищной эрудицией.

 

Прежде всего – кто такие Трое, чью тайну раскрывает Д.С. Мережковский? Это – Отец, с Кем человечество заключило первый союз – Завет. Это – Сын, с Кем заключен второй завет – Новый. Это – Дух (Мать), с Кем заключен будет Завет третий, новейший, всемирный, символизирующий для автора Конец всей предыдущей человеческой цивилизации и начало Неведомого, а потому и Несказанного.

 

Почти столь же неведомое, однако сказанное находится в самом Начале, а именно в Атлантиде, символизирующей для Мережковского человеческую предысторию. Атлантида, как известно хотя бы из сочинений Платона погибла, но оставила следы своей культуры и на Западе – в памятниках древних цивилизаций Америки и в критских развалинах, и на Востоке – в записях на глиняных табличках Древнего Вавилона и подземельях египетских пирамид. Так – по Мережковскому, а как на самом деле – человечеству, видимо, никогда не узнать, по крайней мере, или до второго пришествия, или до открытого появления инопланетян.

 

Соответственно сказанному, речь в двух первых книгах трилогии и ведется о тех самых следах Атлантиды: на Востоке, о котором мы, благодаря египетским папирусам, вавилонским глиняным табличкам и любознательным древнегреческим ученым и путешественникам кое-что знаем, и на Западе, благодаря прежде всего той же древнегреческой культуре. Строятся эти книги Мережковского по спирали, стремящейся к центру, в котором находится самый главный символ новой эры европейской цивилизации, о чем будет рассказано уже в заключительной части трилогии, в этот том не вошедшей.

 

Сверхзадача трилогии, как можно думать, заключена для Мережковского, как и для всех вообще философов, тем более религиозных, в поиске истинного смысла бытия. Сокрыт он, конечно, в Боге. Но Бог неохватен человеческим разумом, а если и приоткрывается, то лишь отчасти и на краткий миг. Сего-то краткого мгновения и хватает тем, кто из этого «двадцать пятого кадра» выстраивает потом тысячелетние религии и многовековые церкви. Многовековые, тысячелетние, но не вечные. Как потому, что века спустя иной визионер увидит другое моментальное откровение, так и потому, главное, что религия религией, а церкви создаются людьми и вместе с поколениями устаревают.

 

Говорю я все эти кощунственные вещи для того, чтобы подойти к главному: трилогия Мережковского, как и все сопутствующие ей книги – не только поздние, но и ранние, то есть практически все его писания, есть не что иное, как именно строительство новой церкви, христианской, в отличие от рериховских, например, новых индуистских, буддистских и иных прочих. Отличие христианской церкви новейшей эры, по Мережковскому, будет в том, что она построится во имя Духа Святого, иначе говоря – Матери. Человечество же, принявшее третий, Материнский Завет, забудет об истреблении всего живого, обретет истинную любовь и уже потому не будет похоже само на себя, а значит полностью изменится качественно, то есть сделается, если продолжать эту логику, уже не совсем человечеством или даже совсем не человечеством. Чем не апокалипсис?

 

В принципе, обо всем этом говорилось неоднократно – и критиками, и филологами, и теологами, и философами. Не стану продолжать ломиться в калашный ряд, скажу о другом.

 

Главная (для меня) ценность писаний Дмитрия Мережковского, как читатель, должно быть, уже понял, вовсе не в его идеологии, но в культуре, в удивительном умении самые сложные вещи рассказывать понятно, красиво и стройно, несмотря даже на любовь к красному словцу, без которой символиста не бывает и быть не может, и – другого слова не подберу – безостановочно ревущий водопад эрудиции, вводимый, однако, автором в твердое русло точно найденной формы. А форма эта – своего рода стихотворения в прозе: короткие и совсем короткие главки, четко сцепленные друг с другом по смыслу, как катрены с терцетами в сонете.

 

Помимо сказанного, можно было бы шире представить реакцию современных автору критиков и публицистов на трилогию, но это уже сделал в статье «Главная трилогия Мережковского» Олег Коростелев. Потому я просто отошлю заинтересовавшегося читателя (несомненно, кое-что слышавшего если не о книгах Мережковского, то хотя бы о самой Атлантиде - быть может, от Платона, а может быть, и от Деникена) к четырнадцатому тому собрания сочинений Дмитрия Сергеевича Мережковского, если он, читатель, сможет где-нибудь найти один из пятисот экземпляров книги. Если же не найдет, пусть ищет соответствующий и почти идентичный данному, том из собрания сочинений, изданный «Республикой», и начинает чудесное путешествие в древность, в детство человечества, которое, пусть и закончилось трагически, кое в чем, вероятно, было мудрее нашей зрелости. Ведь Иисус Христос приходил именно к ним, жившим задолго до нас, а от нас, напротив, ушел, сокрыв лицо Свое. И книга Мережковского, среди прочего, повествует именно об этом – о Его уходе и нашем сиротстве.

 

А я еще раз благодарю Олега Анатольевича Коростелева за эту возможность прочитать и в меру моих возможностей обсудить с вами, читатель, начальные книги главной трилогии первого русского символиста, и остаюсь в надежде вернуться к беседе, склонившись над страницами «Иисуса Неизвестного».