Какими мы видим друг друга. Разговор со взрослыми

Рассказы старого книгочея

Мёбс, Гудрун. Бабушка! – кричит Фридер: повесть в рассказах / пер. с нем. В. Комаровой; ил. Р.С. Бернер. – М.: Самокат, 3011. – 104 с, ил. – (Лучшая новая книжка)
Ашкенази, Людвик. Детские этюды. Эх, Габор, Габор…: рассказы; повесть / пер. с чеш. Г. Гуляницкой, Н. Аросевой; ил. Т. Яржомбека. – М.: Теревинф, 2010. – 160 с., ил. – (Книги для детей и взрослых)
Ланда, Мариасун. Крокодил под кроватью: повесть / пер. с исп. А. Севостьянова, ил. З. Суровой. – М.: КомпасГид, 2010. – 60 с., ил.
Войе, Свен. Как папа стал маленьким: повесть / пер. с норв. О. Коваленко, Г. Палагуты; ил. С. Кочетковой. – М.: Самокат, 2010. – 96 с., ил. – (Витамин роста)
Файн, Энн. Пучеглазый: повесть / пер. с англ. О. Мяэотс; ил. С. Касьян. – М.: Самокат, 2011. – 208 с., ил. – (Лучшая новая книжка)
Гроссман, Давид. Дуэль: повесть / пер. с иврита Р. Нудельмана, А. Фурман; ил. Т. Русаковой. – М.: Текст; Книжники, 2011. – 96 с., ил.


Год издания: 2011
Рецензент: Распопин В. Н.

Маленькое предисловие

    Какими мы видим друг друга? Мы – те, кто их рожаем и воспитываем; они – те, кого мы родили и растим? В сущности, большинство современных (так называемых детских) книг именно об этом и пишется. Разумеется, в этих книгах они увидены нашими глазами, то есть показаны в обычном зеркале, а вот мы – скорее всего, в зеркале необычном, ведь глядя на себя глазами ребенка, пишем-то эти автопортреты все-таки мы сами. Может быть, поэтому дети в детских книжках выходят живее взрослых. Тем не менее иногда получается и наоборот. Давайте попробуем, выбрав почти наугад несколько книжек из новых поступлений, взглянуть друг на друга. Интересно, что получится из этой чистой импровизации?..
    Итак, начнем. Книжек я - в самом деле, наугад – выбрал шесть. Самых разных, старых и новых, очень и не слишком известных широкому читателю европейских авторов. Пять из прочитанных мною шести книжек удобно раскидывались налево (они – нашими глазами) и направо (мы – их глазами), одна книжка выпадала из расклада, потому что там мы говорим о себе. В ней вообще нет детей. Впрочем, взрослых тоже нет. Поэтому, поколебавшись, я эту книжку тоже откинул налево – туда, где они – нашими глазами. Что из всего этого получилось, судить вам.
 
1. Мы и они. Дети глазами взрослых

    Книжки про маленького Фридера и его бодрую бабушку немецкой актрисы и писательницы Гудрун Мёбс пользуются в Европе большой популярностью, их в русском переводе выходило несколько, но для первого знакомства вполне достаточно первой – «Бабушка! – кричит Фридер», потому что это не сериал с продолжением, а отдельные, очень похожие один на другой рассказы, без какого-либо сюжетного развития собранные в сборники, надо думать, выходящие в свет по мере накопления автором сложившихся рассказов. Конечно, некоторая формальная логика в построении книжек наличествует, только вот рассказы друг от друга мало отличаются. Начавшись с новеллы про день рождения внука, первый сборник завершается новеллой про день рождения бабушки. Нигде история персонажей даже не приоткрывается. Чем занималась бабушка до рождения внука, кто родители мальчика, почему пятилетний (примерно) ребенок живет не с папой и мамой, а с бабушкой, есть ли у него другая бабушка и дедушки – обо всем этом и о многом другом даже вскользь не упомянуто. Дано: бабушка и внучек, живущие в городской квартире, а если куда и выбирающиеся из нее, так разве что в магазины и в цирк. Других персонажей, за исключением фокусника в цирке, тоже нет. Так сказать, пьеса для двух актеров. Они, правда, постоянно играют в разные игры, то есть, в зависимости от настроения, превращаются то в линдгреновские привидения, то еще в кого-нибудь. Бабушка неизменно жалуется на старость и столь же неизменно готова подхватить любую игру внука, даже футбол.
    В общем же, эта книжка написана преимущественно про Фридера, про его капризы и забавы, про то, как он открывает для себя тот малый мир, что ограничивается собственной квартирой и двором. Перед нами портрет мальчика, достаточно красочный и забавный, но несколько статичный. От собственного дня рождения до дня рождения бабушки Фридер, в общем, не меняется. Он ребенок резвый, но добрый, бабушку любит, хотя и заставляет ее нервничать. С другой стороны, кого же ему еще любить, ежели в пустынном мире, нарисованном Гудрун Мёбс, кроме Фридера и его бабушки, другие одушевленные практически отсутствуют?..
    Прелесть этого текста, однако, на мой взгляд, не в ярком, но статичном портрете Фридера, а в двойном портрете, поскольку мальчик постоянно отражается в бабушке. Так они и представлены, подобно двум зеркалам, отражающемся друг в друге. Фридер выдумывает, бабушка ворчит, а потом подхватывает выдумку внука, доводя ее до совершенства или до абсурда. Интересно, вырастет ли Фридер и, если вырастет, будет ли таким же, как бабушка?
    В сущности, и сюжет и содержание рассказов о Фридере и его бабушке с головой укладывается в историю, рассказанную в популярнейшем до сих пор кинематографическом анекдоте из старого выпуска «Ералаша», где сначала мальчик, потом подросток, а потом взрослый дядя по имени Витенька зовет на помощь бабушку, а та, превосходно сыгранная Татьяной Пельтцер, неизменно кричит: «Бегу, Витенька! Бегу, маленький!» и мгновенно решает все проблемы внука. И вот, во время чтения книжки Г. Мёбс, я все время думал, а не из этого ли советского киноанекдота и на самом деле «растут ноги» популярной новейшей немецкой книжки. 
    Хороши ли рассказы сами по себе? На мой вкус, не очень, потому что слишком похожи на Гудрун Мёбс многие-многие подобные книжки других авторов, хоть взять того же ужасного Генри, о котором я рассказывал юным читателям во время прошлой встречи. Дурны ли? Нет, конечно, хотя бы потому, что не так уж часто в искусстве появляются очень разные и в то же время очень похожие персонажи, смотрящиеся друг в друга, как в зеркало, отображающиеся друг в друге и порой друг с другом сливающиеся, как героини знаменитого фильма Ингмара Бергмана «Персона». Не уверен, впрочем, что Гудрун Мёбс намеренно выстраивала эту ассоциацию. Дети, по понятным причинам, читают рассказы Мёбс с удовольствием, а взрослые, как видите, находят в них иную пользу, задумываясь о том, отчего эти средней руки сочинения имеют такой значительный успех.
    Ну, и достаточно о Гудрун Мёбс. Поговорим теперь о настоящей литературе, каковой являются, например, новеллы чешского классика Людвика Ашкенази «Детские этюды». Автор этой поэтической прозы – журналист, писатель, поэт, прошедший суровую школу жизни в самый страшный период европейской истории ХХ века, отразивший и преобразивший его в своих нестареющих книгах для детей и для взрослых. Ашкенази – настоящий поэт и настоящий классик (и, кстати, зять другого классика – немецкого писателя Генриха Манна). Людвик АшкеназиЕго новеллы (или, может быть, точнее – художественный дневник), рассказывающие о взрослении собственного сына (а отчасти, конечно, и о своем взрослении, хотя бы потому, что все мы отражаемся в собственных детях, пусть и не в прямой проекции), по содержанию похожие на лучшие детские книги, создававшиеся в первой половине прошлого столетия, стилистически, однако, совершенно оригинальны. Рука поэта чувствуется в каждой строке этих новелл, в особом очаровании обыкновенного городского пейзажа, в той особенной теплоте отцовского взгляда, каким смотрит автор на своего сына и на себя самого, в какой-то мере в нем повторяющегося. Эти нехитрые истины, известные всем, под пером Ашкенази обретают, если не первозданность, то безусловную оригинальность, кажутся какими-то до сих пор не открытыми островами, словом, магически меняются. Такова власть над нами настоящего таланта. Тут и ответ на вопрос, что важнее всего в искусстве не что и не как, а кто.
    «Детские этюды» пересказать невозможно. И не нужно. Их нужно читать и перечитывать, впитывая в себя построчно, ибо в каждой прозаической строчке, написанной настоящим поэтом, скрыто гораздо больше, чем может вложить в строку даже очень талантливый прозаик. Именно поэтому «Теревинф» и переиздал эту старую книжку, многажды читанную когда-то, да, как теперь выясняется, толком не прочитанную. И здесь ведь скрыто не одно только зеркало отцовского взгляда на растущего сына. Здесь скрыто другое, может быть, более важное зеркало, в котором сегодняшний день видит отражение дня вчерашнего, одна эпоха смотрится в другую. Понимаете, о чем я?
    Это особенно ярко проявляется при чтении совсем небольшой повести «Эх, Габор, Габор…», завершающей «теревинфовский» сборник Людвика Ашкенази. Повесть рассказывает о двух цыганах – отце и сыне, как бы тоже смотрящихся друг в друга, очень-очень похожих и совсем разных, о людях не просто разных поколений, но разных эпох, ибо отец принадлежит к кочевому племени цыган дореволюционных, а сын растет в эпоху строительства социализма. В эпоху непростую и вовсе не благостную, но исполненную самых радужных надежд.
    Мы знаем теперь, что надежды эти не оправдались, но ведь они не просто были – на них воспиталось не одно поколение людей. И не одно поколение людей, в сущности, было уничтожено этими же самыми надеждами, точнее тем, как реализовались эти надежды на практике.
    Взгляд Ашкенази пристально точен, но не точечен. Он новую эпоху не осуждает, но видит ее недостатки, уже проявившиеся и возможные. Он, конечно, тоже хочет верить, что новое время подарит несчастным счастье, принесет во тьму свет просвещения, а вместе с ним и радость совместного братского труда. Но – поэт и мыслитель – сущность человеческую он прозревает глубже теоретиков и революционеров, шире, чем понимают ее строители коммунизма. Оттого его книжки об эпохе зари коммунизма не сладостны и не благостны, как и сама литература – не передовица в партийной газете, поскольку задача ее – не призывать, а вглядываться. В эпоху и в человека, большого и маленького. В того маленького, из которого когда-нибудь вырастет большой. Каким-то он будет, этот маленький, ставши большим?..
    Собственно, раздел «Мы и они. Дети глазами взрослых» на этом можно было бы сейчас и закончить, если бы не одна книжка, в которой дети вообще отсутствуют. «Крокодил под кроватью» испанки Мариасун Ланды – история про взрослых, но все, что в ней рассказано, кажется, могло бы произойти только в детском, не менее нашего абсурдном мире, где так естественно уживаются кавардак и порядок.

Интерлюдия в абсурдном мире. Мы или они?
 
    Дело в том, что, проснувшись однажды в собственной холостяцкой спальне, тридцатилетний служащий банка обнаружил под своей кроватью крокодила. Не того, правда, крокодила, что переполз сюда из стихотворений Чуковского, а скорее такого, которого мог бы написать австрийский модернист начала ХХ века Франц Кафка.
    У Кафки есть великолепная новелла «Превращение», в коей рассказывается, как некий мелкий служащий однажды утром обнаружил, что превращается в огромного таракана, или какое-то другое омерзительное насекомое. Все дальнейшее содержание рассказа представляет собой поэтапное описание этого превращения, с подробной фиксацией нарастающей гадливости «героя» к себе и окружающих к нему, отъединения человека от себе подобных, омертвения его, умирания и, наконец, самой смерти. История, как обычно у Кафки, совершенно безысходная, вызывающая у читателя даже не дрожь, а содрогания, какие присущи агонии, впечатляющая настолько, что воспоминание о ней не покидают единожды прочитавшего рассказ никогда. Собственно, «Превращение» породило немалую литературу, в том числе знаменитый театр абсурда, где из кошмара бессмыслицы вырастает реальная идея о том, что человек не просто одинок, но трагически некоммуникативен, априори не слышит другого, как другой не способен услышать его. Из театра абсурда вырос кинематограф влиятельнейшего режиссера Микеланджело Антониони, в котором уже никакого абсурда не осталось, а некоммуникабельность подана как изначальная сущность человека и общества, им созданного.
    На новом этапе развития общества и искусства, когда, с одной стороны, рухнули идеи коммунистического братства народов, а с другой – не возобладала окончательно и идея о трагической некоммуникабельности человека, когда, напротив, возобладал вариант голливудский, вариант Тарантино, не то чтобы абсурдный, а скорее до абсурда забалтывающийся ни о чем и в том находящий наслаждение жить, когда в основу трагического стал полагаться анекдот, порой совершенно неприличный, когда само понятие неприличного нивелировалось, как и понятие высокого, то есть когда, по Высоцкому, «и не церковь, и не кабак, и ничто не свято», - кафкианская, так сказать, переработанная под Тарантино, тематика прочно вошла в маскульт и, соответственно, в детскую литературу.
    Ибо «Крокодил под кроватью» и написан, и издательством «КомпасГид» ориентирован для старшего школьного возраста. Что означает: перед вами, подростки, юноши и девушки, ваше отражение. А прямое оно или кривое – разбирайтесь с этими крокодилами сами.
    Ну, а крокодилы, коих герой кормит ботинками, и под его кроватью, и в его сознании от Мариасун Ланда страницы к странице множатся, как насекомые. И вот уже герой понимает, что он не один такой окрокодиленный, что крокодилизмом больным-больно все общество, вот и врач за три секунды выписывает ему лекарство, как бывает только тогда, когда разбираться в заболевшем нечего, вот и аптекарь с удовольствием читает ему, как по писанному, лекцию про его заболевание, а в описании купленного у аптекаря лекарства черным по белому прописаны все симптомы, какие ощущает герой, и даже плачет он от отчаяния и одиночества (куда ж теперь пойдешь, когда кругом одни крокодилы, и сам я крокодил, и даже длинноногая сослуживица-секретарша с белокурыми волосами тоже, наверное, крокодилица) крокодиловыми слезами, вот разве что журнал «Крокодил» наш банкир не читает, но лишь потому, что в «Испании» такого журнала нет.
    Тем не менее мы все-таки не кафкианском мире, потому что сегодня человек себя любит с большим удовольствием, чем это было вчера, и в зеркало смотрится, соответственно, с большим наслаждением – оно ведь и зеленый крокодил выглядит посимпатичнее гигантского таракана – известного опять-таки цвета. Отсюда и хэппи-энд, ведь Голливуд проник даже в загадочную страну басков, откуда родом Мариасун Ланда: к насмерть окрокодилевшемуся герою звонит в дверь та самая длинноногая блондинка-секретарша, которая, как выясняется, тоже держит под кроватью крокодила, разве что кормит его не старыми босоножками, а часами с браслетом.
    Пушкин, друзья мои, вспоминается, строка из «Онегина»: «Приятней, если он, друзья, завоет сдуру: Это я!» Контекст помните? Вот и я про то же, вслед за Мариасун Ландой: всеобщий крокодилизм чем не зеркало сексуальной, или шопинговой, или какой там еще революции? А раз зеркало, то все эти крокодилы – мы с вами, электорат, который вряд ли когда-нибудь дорастет до гражданского общества, то бишь вечный представитель пубертатного периода.
    А и в самом деле, разве не в пубертатном периоде мы все сегодня живем?

2. Они и мы. Взрослые глазами детей

    А теперь – о том, как они видят нас. Известно, что нагляднее всего человек проявляется в любви, любовь окрыляет его и возвышает. Отсутствие же любви делает человека меньше и скучнее. Подтверждением тому - вся мировая литература. Возьмите хоть книги абсолютных классиков – Толстого и Достоевского, хоть любой сегодняшний бестселлер, перечитайте и посмотрите, как любовь возвышает даже самого маленького человека.
    Отсутствие же любви… В повести норвежского богослова, философа, писателя и поэта, автора книг для детей и взрослых Свена Войе «Как папа стал маленьким», написанной от лица девочки-подростка, речь как раз о том. В этой отчасти фантастической, отчасти сказочной (напоминающей о творчестве братьев Гримм и Астрид Линдгрен), но, в сущности, вполне реалистической истории замученный самолюбивой, эмансипированной современной западной мамой папа, у которого все валится из рук, но вовсе не потому, что он ничего не умеет, - папа однажды, прямо во время завтрака, им же и приготовленного, в ответ на пренебрежительные укоры мамы, вдруг начинает уменьшаться. И - становится крохотным человечком, которого рассказчице приходится спасать от домашней кошки и прятать от мамы в игрушечном домике. Став маленьким, папа обретает свободу, проявляет недюжинную смекалку, оказывается мастером на все руки, вовсе не становится игрушкой для дочери, которая и по возрасту, и по собственному разумению еще не ступила на материнскую дорожку, а, напротив, делается для нее мудрым советчиком и учителем. Эта ситуация, как волшебное зеркало, позволяет всем персонажам, но главное, конечно, дочери, увидеть настоящий облик отца и понять, что каждый человек, а тем более твой близкий достоин любви и уважения, а любовь и уважение не даются тем, от кого требуются, так уж легко – это тоже труд, это тоже наука, не менее важная, чем, например, мытье посуды и забивание гвоздей.
    Глубоко гуманная повесть Свена Войе хороша тем, что автор, не рассуждая о безграничной власти современной западной женщины, просто и беспристрастно смотрит на  нее глазами не испорченной еще себялюбием девочки-подростка, доброй и, в отличие от собственной мамы, еще не разучившейся любить. Да и маму эта ситуация многому научит и заставит вспомнить о том, что когда-то, когда папа был не только большим, но и молодым, он казался ей самым умным, самым умелым и самым главным человеком на свете. Да он таким и остался, просто усох и скукожился без ее любви.
    Не менее хороша и не менее мудра повесть англичанки Энн Файн «Пучеглазый», рассказывающая, в сущности, о том же, только без фантастического антуража. В неполной семье – мама и две дочки – появляется человек, кажущейся главной героине – девочке-подростку – и старым, и противным, и самовлюбленным, и настырным, и совершенно не подходящим ни маме, ни тем более ей самой. Мало того, что он лыс и пучеглаз, так еще ведь и человек другого круга, иных взглядов, совершенно ни в чем не согласных с тем, что героиня привыкла считать истиной в последней инстанции. Но – странно и неприятно! – и мама, и младшая сестренка души не чают в этом пучеглазом. А он, мало того, что умеет вкусно готовить и  разделяет убеждения консерваторов, так еще и вынуждает героиню убираться в своей комнате, высмеивает ее и выставляет напоказ их с мамой лень и пофигизм, то есть оказывается тем самым зеркалом, в котором девочка видит собственный не парадный облик. Как, впрочем, и мамин тоже. 
    Медленно-медленно, вглядываясь в волшебное стекло, отражающее искаженный ее глазами облик чужака, героиня начинает видеть саму себя, сопоставлять отражения. В результате облики персонажей – нет, не замещают друг друга, - а проявляются в истинном свете. И ко всем – к героям и к читателям – приходит настоящее понимание: познавая другого, понимаешь себя самого. А поняв, увидев себя – таким, какой ты есть и в собственных глазах, и в глазах другого, - ты осознаёшь, что другой ничуть не хуже тебя, достоин твоего уважения, а может быть, и любви. Но чтобы прийти к любви (не к влюбленности, а именно к любви через уважение, и это, может быть, и есть настоящая любовь), надо быть терпеливым и вдумчивым, надо перерасти самого себя, надо – страшно сказать! – представить не только то, каким был в твои годы пучеглазый, но и то, каким будешь ты в его возрасте.
    Нет, так прямо обо всем этом в книге не говорится, ведь она написана не от лица пожилого Энн Файн человека. Но все то, что там происходит на уровне фактических событий, так сказать, на житейских примерах, в общем, сводится к тем известным каждому банальностям, что, однако же, открываются каждому из нас не без труда и лишь в свое время. А время, как и хорошая книга, - это то же самое зеркало, тот же «магический кристалл», что способен показать нам нас самих и  глазами ребенка, и глазами взрослого, и глазами старца. И еще: все, конечно, знают, что такое страшный суд, как все слышали о том, что в последнюю минуту перед смертью вся жизнь проходит перед глазами умирающего. Так ли это на самом деле – никто не знает. И никто не хочет проверять. Да и зачем, когда у каждого из нас есть другой способ посмотреть на себя и на ближних в «магический кристалл» книги?
    Именно так поступает юный герой, может быть, самой лучшей книги в этом обзоре – маленького романа израильского писателя Давида Гроссмана «Дуэль». По жанру – это своего рода педагогическо-философский детектив, данный автором в двух временных Давид Гроссманизмерениях, то есть, ретроспективно рассказанный от лица главного героя через двадцать после того, как происходили основные события. Такое изложение детективно-драматической истории позволяет автору использовать «магический кристалл» по принципу подзорной трубы, переворачивая ее по мере необходимости, чтобы отдалить или, наоборот, приблизить к себе картинку. Читатель видит происходящее то расширенными от страха глазами двенадцатилетнего мальчишки, то умудренным взглядом много повидавшего взрослого человека. Персонажи романа – хорошие и плохие – не статичны. Они представляются то хорошими, то плохими, в зависимости от обстоятельств, иными словами – они живут и меняются так же, как мы с вами в реальной жизни.
    История же, рассказанная в романе, повествует о том, как мальчик-книгочей, подружившийся с 70-летним фотографом, живущим в доме престарелых, становится свидетелем истории безумной любви двух мужчин к прекрасной женщине и гениальной художнице, произошедшей ни много ни мало лет тридцать тому назад (то есть, обратите внимание, в книге используется двойная ретроспекция: герой двадцать лет спустя рассказывает о своем участии в истории, которая началась и развивалась за тридцать лет до того, как он появился на свет) и тянущейся до сих пор, хотя сама художница давно уже покинула наш мир. Более того, с годами эта ревность лишь обостряется и взрывается на глазах рассказчика, который должен спасти своего друга-фотографа, во что бы то ни стало остановить неизбежную дуэль между двумя непримиримыми стариками-соперниками. Мальчику эту удается, одновременно автору удается дать изумительно точные портреты людей трех поколений – в детстве, в молодости и в старости. То есть показать нам самих себя – таких, какими мы были и какими будем когда-нибудь. А главное – показать нас, взрослых, глазами ребенка, на которого, в свою очередь, смотрит из двадцатилетнего далека взрослый человек.
    И знаете, что из всех этих отображений следует?.. Непростые мы люди, не герои без страха и упрека, не все в нас прекрасно и не звучим мы гордо, но мы – люди, значит, способны и ценить, и оценивать, и переоценивать, и терпеть, и надеяться, и верить. А главное – любить, даже не таких, как мы, лысых и пучеглазых, даже тех, кто оставил этот мир много лет назад и тех, кто только что в него пришел и ничего еще не умеет, кроме как кричать, требуя пищи, внимания и помощи, то есть любви, ведь накормить голодного и помочь тому, кому трудно – это и значит любить.

«Какими мы видим друг друга. Разговор со взрослыми»
Год издания: 2011

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я