Советская литература. Краткий курс

Друзья мои, совсем недавно - уже в этом году - в издательстве "ПРОЗАиК" вышла замечательная, совершенно необходимая книжка, которая может и должна стать для всех нас, учителей, учащихся и библиотекарей, настольной. Как минимум на несколько лет.  Эта книжка для многих из нас легко может заменить, а то и отменить занудные старые учебники литературы и совершенно беспомощные новые, состряпанные на скорую руку по указке сверху, столь же недолговечные, сколь и необязательные. Книжка самого известного сегодня критика, публициста, биографа Б. Пастернака и Б. Окуджавы, а также поэта, беллетриста и популярнейшего медийного персонажа Дмитрий Быкова рассказывает о немалом ряде лучших и худших советских писателей, в коротких, ярких, умных, порой запальчивых статьях сообщая, однако, самое главное и самое интересное о каждом из них, а заодно, пожалуй, и обо всем этом "знаменитом и неизвестном" феномене, удивительно далеком от нормального литературного процесса, каковые бывают в гражданском обществе, но вот именно - нашем, то есть таком, какой, в сущности, был у нас всегда, какой только и возможен в стране "с особенной статью", не понимаемой умом и, если вообще поддающейся постижению, то лишь посредством инструмента веры.

В своем "Кратком курсе", на основе занятий в школе и лекций, читанных автором в МГИМО, Быков рассказывает о жизни и книгах трех десятков советских писателей и поэтов - от Горького до Стругацких и от Ахматовой до Асадова. Рассказывает очень увлекательно, я бы сказал: наглядно, хотя цитирует совсем немного. Это очень редкое умение, друзья мои, - коротко рассказать своими словами книги других и зачастую куда более сильных авторов, нежели ты сам, причем рассказать так, что читатель (слушатель), во-первых, правильно сориентируется в творчестве героя рассказа, а, главное, захочет прочитать его книги своими глазами. Обеих этих целей Д. Быков достигает в каждом очерке, хотя не все они представляются необходимыми. Но это, конечно, мое личное мнение – у каждого из нас своя литература.

И это, разумеется, не недостаток книжки, в конце концов, она - авторская, и если автору захотелось лоб в лоб столкнуть Ахматову и Ахмадулину, Твардовского и Асадова, Бабеля и Грина или Трифонова и Шпанова - это его право. Тем более что в советской критике они именно так чаще всего и сталкивались, только разве с другой целью - посмотреть, чье пасхальное яйцо первым треснет. Названные мною Шпанов и Асадов и неназванные Луначарский, Юлиан Семенов или Панферов, конечно, никогда и никем, даже и кондовыми "совковыми" критиками в самые разнузданные годы всерьез к литературе относимы не были, равно как и Анатолий Иванов вкупе с Пикулем, однако читались и многие из названных даже зачитывались до дыр. Вот ради того, чтобы поразмышлять об этой странности, а также ради того, чтобы столкнуть их лоб в лоб с нынешними властителями масс, типа Донцовой, Д. Быков и предпринял этот экскурс.

Ни я, ни, уверен, абсолютное большинство из вас Шпанова, Панферова и Анатолия Иванова читать не будут «ни при какой погоде» - для этого надо быть Быковым или писать диссертацию по советской массовой литературе. Но вот феномен Эдуарда Асадова действительно существует, пусть нынешнее поколение вряд ли и слышало о таком сентиментальном поэте. Существует - потому, что не слышавшие об Асадове, знают о Ларисе Рубальской или Михаиле Таниче, а это - одно и то же, даже, пожалуй, и похуже, ибо право быть плохим любимым поэтом Асадов заслужил своим героизмом, гражданским достоинством и просто человеческой порядочностью.

 
Дмитрий Быков об этом в своей книжке и размышляет - не только о творческом, но и о человеческом, о том, как они взаимодействуют друг с другом и как отзываются в судьбах литераторов и - опосредованно - читателей. То есть общества. Нашего общества, еще полтора десятка лет назад считавшегося "самым читающим в мире". И, конечно, читавшим не только Пикуля и Семенова - между прочим, не самых плохих авторов массовой литературы, с которыми нынче разве что Акунин может выдержать сравнение, да, может быть, несколько лет назад еще Лукьяненко. Уровень остальных безнадежно ниже.

А ведь массовая беллетристика - обширнейшее поле, худшей частью захватывающее шпановские овраги, а лучшей - голубые лагуны Александра Грина. Грину посвящена самая слабая статья Дмитрия Быкова в этой книжке, многословная и напрасная. В ней он, наворачивая словесные ряды, как поздний Евтушенко и вышибая слезу, как всегдашний Асадов, зачем-то доказывает, что Александр Грин был хорошим писателем, то есть ломится в открытые двери, опровергая, опровергая, опровергая высказывание Анны Ахматовой: "Перевод с иностранного", переданное в мемуарах Лидии Чуковской. А когда опровергнуть таки не получается (потому что Ахматова все же талантливее и точнее и Грина, и Быкова вместе взятых), ничтоже сумняшеся выворачивает наизнанку самый что ни на есть прямой смысл ахматовского приговора. Дескать, вот что она имела в виду, а совсем не то, что вы с Лидией Корнеевной подумали…

Ну, может, кто-то тринадцатилетний и поверит. А вообще-то Грин - очень хороший автор вот именно для тринадцатилетних, потом его читать безнадежно поздно и даже скучно. И дело тут не в Грине, дело тут в физиологии человека. Как писал Андрей Вознесенский, о котором жаль, что нет статьи в этой книжке, ведь Д. Быков Вознесенского хорошо знает и любит: "Когда по Пушкину кручинились миряне, // что в нем не чувствуют былого волшебства, // он думал: "Милые, кумир не умирает. //В вас юность умерла!"

Впрочем, разговор о масскульте в книге Д. Быкова, важный, конечно, но не главный. Чудовищно по нынешним временам начитанный критик (ведь для того чтобы прочитать четырехтомный драконообразный роман того же Панферова, или не своротить скулы от бездарных пятистопных ямбов, страницами зачем-то навороченных в "Слове и деле" Пикуля, критику надо иметь драконовскую же совесть-садистку и где-то получать от ее тирании даже удовольствие), преимущественно размышляет он все-таки прежде всего о настоящей словесности, о том, как и кем конкретно создавался феномен советской литературы - от Горького до Солженицына. И ведь это воистину был феномен, хотя бы потому, что самая кровожадная система, с самой жестокой цензурой, однако, всемерно культивировала настоящую культуру, одновременно уничтожая, даже просто физически, многих ее лучших представителей. Те, кого она не уничтожила или не уничтожила вовремя, успели за короткий в историческом плане промежуток времени создать великую науку, великий кинематограф и замечательную литературу.

Повторю еще раз: книжка Д. Быкова - авторская, очень яркая, неравнодушная, а потому и не может быть принята равнодушно. С автором хочется и восторженно соглашаться: я думал то же, а он, умница, сказал. Так, с восхищением читаются его очерки о Домбровском и Олеше, Катаеве и Слуцком, Пановой и Стругацких, да, собственно, большая часть книги. Но и спорить, иногда до драки, с Быковым хочется и есть о чем. Например, о Есенине, у которого он имажинистские и политические тексты явно предпочитает лирике поздней (и лучшей, как бы ни доказывал противоположное Д. Быков, ибо в поздней лирике Есенина, несмотря на вкусовые провалы и "пьяную" торопливость, есть то, чего нет в ранней - мудрость скорби и пронзительность лебединой песни). Или о законченном интроверте Шаламове, отрицающем бытие, по Достоевскому, "возвращающем билет", который не близок и не может быть близок столь же законченному экстраверту Быкову, только вот сколько надобно самых радостных и громкоголосых экстравертов, чтобы перекрыть одинокий голос Шаламова, безжалостно режущего до дна свою и наши живые души (а как иначе, если другие способы спасения бесполезны?).

Судьбы авторов – порой счастливые, но чаще страшные, судьбы книг, удачные и не сложившиеся, а, в общем – судьба страны, которой больше нет, но которая, как ни странно, никуда не делась, а продолжает довлеть над нами, угробившими ее немногие истинные свершения - великое кино, науку и образование, над нами, забросившими чтение, почти переставшими помнить родство, потерявшими последние ориентиры (не Лимонова же с Сорокиным считать ориентирами, хоть и любит их Быков, кажется, больше всех прочих нынешних, не считая Пелевина - что ж, на вкус и цвет, как известно…), но, может быть, еще не окончательно замбировавшимися, способными очнуться и - с помощью последних, таких, как  Д. Быков,  читателей-могикан, оторопев от того, что сами с собой сделали, стряхнуть, наконец, наваждение "раскисшей от сна" Обломовки и, "самого себя по шее гладя", засесть за книги, ухватиться за них, как за последнюю соломинку - ту, что и есть связующая эволюционная нить между обезьяной и человеком… И удержаться, удержаться, удержаться за литературу, за Человека - того, что, по ней, по литературе, звучит гордо, потому что все в нем должно быть прекрасно.