Любить – смеясь и плача, живя и умирая (о творчестве Юрия Коваля)

    Давайте начнём со сборника под названием "Чистый Дор", вышедшего в 2001 году в издательстве "Дрофа" и являющегося одним из трёх ненумерованных томов "Избранных произведений" Юрия Иосифовича Коваля. В этот том вошли главным образом рассказы, а также две поздние повести писателя. 
    Среди прочего здесь помещён и сборник рассказов "Алый", принесших молодому тогда автору первое читательское признание. Согласно тому, что сообщал сам Коваль в знаменитом своём интервью журналу "Вопросы литературы", "Алого" он написал совершенно случайно. В те годы (начало 60-х) он активно занимался живописью и скульптурой, с трудом печатал кое-что из своих стихов и рассказов в издательстве "Малыш" и журнале "Мурзилка", словом, перебивался случайными заработками после того, как решил оставить работу учителя (а он несколько лет преподавал в деревенских и городских школах едва ли не все гуманитарные предметы: русский язык и литературу, рисование и пение, историю и географию) и заняться только творчеством. И вот однажды журнал "Мурзилка" предложил ему поехать на границу, чтобы своими глазами увидеть, как живётся и служится пограничникам, а затем написать о них стихотворение. Вернувшись, впечатлённый увиденным Коваль написал не стихи, а рассказ "Козырёк", опубликовал его в "Мурзилке" и вдруг понял, что самого главного он в этом рассказе не написал. Самое главное он написал сразу вслед за тем в новелле "Алый". Это была - на внешнем уровне - история о том, как молодой писатель поехал на границу, чтобы... А на самом деле это была история о служебной собаке, погибшей от пули нарушителя границы. Нет, не так. Дело в том, что подобные истории уже были в советской литературе и кино, например, популярный фильм "Ко мне, Мухтар!", с Юрием Никулиным в главной роли. На самом-то деле это была история любви, история о преданности, о великой дружбе простого паренька по фамилии Кошкин и молодой овчарки по кличке Алый.

    Тема "Чистого Дора" и последовавшего за ним сборника "деревенских" рассказов "Листобой" (1972), а также и многих-многих других новелл, написанных в разные годы и собранных впоследствии самим автором в раздел "Борьба борьбы с борьбой" его последней прижизненной книги "Опасайтесь лысых и усатых" (1993), а составителями книги, о которой мы говорим сейчас, в раздел "Про них", так вот главная тема рассказов Юрия Коваля, как мне представляется, - это тоже история любви к жизни и ко всему живому, которое, увы, не вечно, а зачастую и недолговечно. Иными словами, лирическая (ведь есть у него ещё и ироническая) тема Коваля - это, вероятно, тема ответственности человека за жизнь и перед жизнью. Понимаете, о чем я? О том, что каждый наш поступок что-то меняет не только в нас самих, но и в мироздании, в природе, которая для Коваля вовсе не равнодушна, как говорил о ней Пушкин, а, напротив, жива и трепетна... И, пожалуй, тоже ответственна перед самой собой и перед нами за многое. Например, за смену времён года, за мягкую или, наоборот, суровую зиму, за плодоносную или скупую осень. А уж как мы-то перед природой ответственны, а как ответственны друг перед другом!.. 
    Вот, например, дошкольник Витя из рассказа "Выстрел", оставленный первоклассницей Нюркой сторожить крольчат, покуда она сбегает собрать им картофельной ботвы на обед... Дошкольник Витя, застреливший ястреба, покушавшегося на крольчат, и горько плачущий, потому что убил живое существо, потому что, как сказала Нюрка, ястреб был красивый, и она бы его ни за что не стала убивать, а только отпугнула...
    Или, скажем, клёст-сосновик по прозвищу Капитан Клюквин из одноимённой новеллы, так красиво подсвистывавший рассказчику, наигрывавшему на гитаре этюд Джульяни, да к весне ставший в неволе хиреть и потому отпущенный человеком в небеса, после чего душа человеческая как бы утратила какой-то источник светлой красоты. Не оттого что человек отпустил птицу на волю, а оттого что без птицы песня стала звучать хуже...
    Или знаменитый рассказ "Клеёнка", в котором неизбывная наша советская нищета сталкивается с неизбывной же нашей душевной щедростью, и столкновение это из-за обычной пёстренькой клеёнки в голубой цветочек вдруг высвечивает всю человеческую некрасивость и необычайную красоту человеческой души...
    Или совсем крохотные рассказы - стихотворения в прозе, идущие - через творчество Бунина и Паустовского - к самим истокам, к поздней, волшебной тургеневской прозе, стихотворения, которые надо читать сначала про себя, потом вслух, как бы одаривая ими близких, а потом снова и снова - про себя, потому что все они, рассказывающие вроде бы о природе, на самом-то деле рассказывают нам о нас самих...
    Или - большие рассказы-воспоминания о встречах с замечательными русскими писателями Борисом Викторовичем Шергиным, Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым, Корнеем Ивановичем Чуковским, в которых волшебным образом возрождаются живые лица этих давно ушедших, да что греха таить, несправедливо забытых мастеров слова. Тут и укор нам, родства не помнящим, и урок, и тоже история любви, высокая и печальная.

 

 

    Да, друзья мои, Юрий Коваль, одинаково хорошо писавший и большие и малые произведения, по преимуществу всё же именно рассказчик, волшебник короткой формы, удивительным образом, как мозаика, по мере подробного и неоднократного прочтения вдруг складывающейся в одну большую, фантастически прекрасную картину.
    А что же всё-таки крупная форма? А крупная форма - это две большие повести ("Самая лёгкая лодка в мире" и "Суер-Выер"), две небольшие ("Недопёсок" и "Шамайка"), три детских детектива (тоже небольших - от 80 до 120 страничек каждый) и несколько больших рассказов - помянутые выше "Алый", рассказы о писателях и "От Красных ворот", который чаще называют тоже повестью и который тоже посвящён любви - к людям и животным.

 

 

    Вообще говоря, Юрий Коваль не делает между ними - обществом и природой, людьми и животными - никакого различия. Они все совершенно живые, дышащие, трепетные, любящие - его герои, будь то писатель и критик Корней Чуковский, гениальный и ни на кого непохожий учитель литературы Протопопов, осенний ветер Листобой, бродячая кошка Шамайка, картофельный пёс Тузик, сбежавший из клетки песец Наполеон Третий, дошкольник-фантазёр Серпокрылов или детектив поневоле Вася Куролесов. Сказанное отнюдь не означает, что, не делая между одушевлёнными и неодушевлёнными героями никакой разницы, писатель при этом не видит их недостатков. Ничего подобного! И Чуковский у него вовсе не благостный, источающий благоволение ко всему и всем старец, а крепкий, как имя, которым сам себя назвал, корневой старик, честолюбивый, ироничный, задиристый. И Листобой - ветер не только дарящий среди зимы человеку запах осени, но и холодный, безжалостный убийца, яростно срывающий с деревьев красу золотой осени в преддверии суровой зимы. И песец, сбежавший из клетки заповедника, чтобы добраться до родного Северного полюса, заплутавший в непонятном человеческом мире, в конечном счёте предпочитает дальним странствиям обжитую будку деревенской собаки (хотя, может быть, если ему удастся сбежать ещё раз, доберётся таки до полюса), и тот же Вася Куролесов, едва не променявший свою романтическую мечту о работе в милиции на банальную женитьбу на самой неподходящей для него девушке...

 

 

    Глаз Коваля безжалостно зорок, каким и должен быть глаз художника, но вот взгляд его неизменно добр и сочувствен миру Божьему и живым душам, его населяющим, каким и должен быть взгляд настоящего русского писателя.
    Все ли книжки Юрия Коваля одинаково хороши? Конечно, нет. Как потому, что писатель, даже великий писатель, это не только то, что он напишет, но и то, как его прочитают. Так и потому, что именно великие-то писатели менее всех прочих сочинителей застрахованы от неудач. Это ведь только популярные беллетристы, раз нащупав свою тему и форму и написав одну-две удачные книжки, затем всю жизнь едут по наезженной колее, а большие художники каждый раз начинают заново и часто сидят голодом в недоумении и страхе перед чистым листом бумаги: как же это, мол, у меня раньше-то получалось, ведь сейчас я решительно не знаю, что делать... Юрий Коваль, как я уже говорил, каждую свою книжку писал, как первую в жизни. 
    Они удивительны разные, но даже по одному, наугад вырванному из текста абзацу, с полной уверенностью каждый раз можно сказать: это написал Коваль.

 

 

    Вот история любви про то, как молодой человек мечтал построить корабль и отправиться на нём в путешествие по неизвестным морям и необжитым краям. Он долго думал, как ему, москвичу, построить корабль и где на нём плавать, пока не понял, что корабль этот должен быть самым лёгким на свете - потому что в Москве его придётся больше носить на себе, чем кататься на нём самому, а ещё потому, что, как в старой неаполитанской песне, должна быть "лодка моя легка", ведь только на лёгкой лодке и можно преодолеть тяжёлые странствия. Потом этот человек долго-предолго искал в Москве самый лёгкий материал, из которого можно построить самую лёгкую лодку в мире. Попробуйте-ка даже сегодня добыть столько бамбука в наших палестинах!.. Потом он долго-долго искал мастера, который построит ему лодку, потом долго-долго ждал, пока мастер её построит, а потом, наконец, вышел в плавание по заболоченным подмосковным водоёмам, и плавание это было чудесно, и в плавании этом он открыл новые земли и новых людей, и старых друзей, да и самого себя тоже, ведь тот, кто возвращается из путешествия, совсем не похож на того, кто в путешествие отправляется.
    "Самая лёгкая лодка в мире" - может быть, наиболее характерное произведение Коваля, в нём с одинаковой силой представлены обе ипостаси автора: лирическая и ироническая, и они даны в удивительной, бурлящей гармонии, как лермонтовские сливающиеся и шумящие "две сестры - струи Арагвы и Куры". Это, конечно, книжка для взрослых, но прежде всего для тех взрослых, которые не перестали быть детьми, а значит и для детей тоже, ведь каждый ребёнок - это будущий взрослый, а порой и не будущий, а настоящий взрослый человек. И кроме всего прочего, в "Лодке" действует самый замечательный, самый доброжелательный и самый страшно-смешной монстр в мире. По имени Папашка. Не узнать о Папашке, я вам скажу, это значит обделить самого себя на тысячу килограммов мороженого. Вот так!
    Готовясь к этому разговору, я хотел рассказывать о творчестве Юрия Коваля в хронологическом порядке, чтобы всё было подробно, основательно, как полагается на уроках. Но, увы, я никакой не учитель, более того, уверен в том, что учителя-то и есть самые большие недоброжелатели литературы, потому что литература - это гармония, а школа - это алгебра, а алгеброй поверить гармонию, по Пушкину, мечтал только Сальери - завистник и отравитель великого Моцарта. Хотя на самом деле настоящий Сальери был славнейшим композитором, Моцарта, конечно, не убивал, более того - даже и не завидовал ему. А в нашем случае это значит, что и школьные учителя тоже, конечно, никакие не недоброжелатели литературы, наоборот, они ее даже, насколько им позволяет программа, любят и, может быть, знают, а просто обязаны давать всё по порядку - биографию, географию, общественное положение и немножечко анализ текста.
    Но в искусстве, в отличие от науки, никогда не бывает по порядку. И не должно быть. Отчего-то ведь Лермонтов построил своего "Героя нашего времени" отнюдь не порядку, а взял да и перемешал как ему захотелось временные куски из жизни одного "лишнего" человека. Кстати, был ли лишним человеком Печорин - ещё большой вопрос, сам-то Лермонтов вовсе не считал его таковым.
    Вернёмся, однако, к нашему, вовсе не лишнему, а самому что ни на есть необходимому в отсутствие современной большой литературы герою. К писателю Юрию Ковалю, положившему для себя ещё  в молодости для каждого нового произведения придумывать новый жанр и новый стиль.
    Трилогия о Васе Куролесове - этакий лирико-юмористический детский детектив - была написана не вдруг, а в разные годы. И повести, её составляющие, в общем-то, совсем не похожи одна на другую. Более того, заключительная повесть, "Пять похищенных монахов", совсем из общего ряда выбивается, потому что в основе её лежат не истории, рассказанные автору его папой-муровцем, а личная драма, пережитая в детстве, когда у старшего брата писателя украли голубей. Монахи-то в повести - это порода голубей, а вовсе не удалившиеся от мира богомольцы. Оттого ирония, юмор, а то и сатира, коих исполнены "Приключения Васи Куролесова" и "Промах гражданина Лошакова" решительно сменяются лирикой и даже трагизмом в "Монахах", и если не читать эти вещи подряд, одну за другой, можно в конце даже посетовать автору, мол, совсем не того от тебя, дорогой, ждали. Если же читать повести подряд, одну за другой - впечатление остаётся удивительное. Оказывается даже в пределах одного жанра - детектива - Коваль умудрился трижды поменять стиль: от юмора первой вещи - к сатире второй и от сатиры второй - к трагической иронии и философской лирике третьей. Именно поэтому в первой повести главенствует деревенский недотёпа Вася Куролесов, во второй Вася отходит на второй план, а речь идёт, может быть, не столько даже о людях, сколько об убогой нашей социальной действительности, ну а в третьей повести Вася, собственно, выступает в качестве этакого пятиминутного Деда Мороза, разрешающего события ко всеобщему удовлетворению, а рассказывается-то в основном о любви писателя к брату и голубям, к старым московским дворикам, которых давно уже нет, к московским баням 50-х годов, к московским и подмосковным птичьим рынкам, к простодушным обитателям коммуналок и даже к не менее простодушным жуликам - гражданам, занимающимся, конечно, неправедными делами, но, в сущности, совсем даже неплохим на поверку людям.
    А плохих людей в мире Коваля, кажется, и совсем нет. Ну вот, например, разве строгий директор деревенской школы из повести "Недопёсок", у которого если чего и нет, так только пыжиковой шапки, разве он, заперший сбежавшего песца в школьной клетке для кроликов, - плохой человек? Конечно, не плохой, напротив - хороший и правильный человек, вот только не имеющий пыжиковой шапки, а ведь директор школы без пыжиковой шапки - это все равно, что генерал без лампасов. Да ведь и директор песцовой фермы, пыжиковую шапку имеющий, и не одну, настолько не одну, что одну из них дарит от щедрой души своей директору школы, чтобы и он тоже ходил в пыжиковой шапке, а то, ей богу, и правда, как генерал без лампасов выглядит - непорядок! Директор, говорю, песцовой фермы, тоже совсем неплохой человек. Он ведь разыскивает сбежавшего песца не потому, что, например, съесть его задумал или пустить на воротник, а потому, что Наполеон - песец не простой, а коллекционный, специально выведенный и должный, следовательно, дать потомство с ещё лучшими характеристиками, а он, Наполеон Третий, вместо того возьми и сбеги и прибейся к старой дворняге в будку и переполоши тем самым целую деревню младших школьников и дошкольников, один из которых даже собрался сопровождать щенка на Северный полюс, дабы Наполеону одному скучно не стало.
    Да ведь и уборщица-кормилица Прасковьюшка, забывшая запереть клетку Наполеона, тоже не со зла её не заперла, а от обиды, что её несправедливо премии лишили. Зато потом вон как она целую книжку за Наполеона переживала.  За песца, за живое существо - а не за 20 рублей вовсе!
    И даже в последней повести, совсем непохожей на прежние книжки Коваля о животных, в "Шамайке", которая, кажется, больше похожа на купринские и чеховские рассказы о цирковых зверях, тоже нет плохих людей. Они там не плохие - одинокие люди в равнодушном мире, каких просто невозможно представить себе среди героев, например, "Чистого Дора". Потому человеческие персонажи "Шамайки" кажутся такими ремарковскими, что ли, литературными. А может быть, дело в том, что первоначально история о бродячей кошке должна была быть киносценарием, который заказал Ковалю Ролан Быков, намереваясь сделать фильм по мотивам рассказа канадского писателя Эрнеста Сетона-Томпсона. Когда в конечном счете из этой кинематографической затеи ничего не вышло, Юрий Коваль написал повесть. И это, может быть, единственная вещь, которая мне у него совсем не понравилась. Что, конечно же, не означает, что она не понравится вам. Скорее, наоборот, понравится, потому что написана она так, как пишутся сейчас почти все популярные массовые книжки - как перевод с иностранного. То есть читается легко, воображение захватывает, быстро забывается и смахивает, впрямь, на голливудский фильм, правда, не сегодняшний, а так, наверное, полувековой давности.
    В одном из изданий - "роспэновском" – "Шамайка" напечатана вместе с рассказами Алексея Ольгина "Здравствуй, я тебя знаю!" про голубого терьера Жюля. Рассказы недурны, но, как и повесть Коваля, сильно напоминают что-то читанное раньше. Это "что-то", разумеется, "Дневник фокса Микки" Саши Чёрного. Автор же рассказов, Алексей Ольгин, полвека назад был весьма известным ленинградским поэтом-песенником, автором стихов к популярным песням Станислава Пожлакова и Александра Колкера. Это ведь его стихи пел в 60-е сверхпопулярный тогда Эдуард Хиль: "Топ-топ, топает малыш" и "Человеку много ль надо". Сегодня Ольгин живет в прибалтийской деревне, сочиняет ли стихи - не знаю, ну а книжку рассказов его рекомендую вам прочитать вслух вашим младшим братишкам и сестрёнкам. Впрочем, лучше, друзья, почитайте им рассказы Юрия Коваля. 
    А нам пора заканчивать этот разговор. И лучше всего - тем, с чего, можно сказать, начинали, с сэра Суера-Выера. Эта книжка, последняя из того, что завершил Юрий Коваль, но, по-моему, не лучшая. В ней есть ряд глав-новелл, представляющих собой высший взлёт его юмористики, в ней замечательный финал - пастельный, отчаянно-грустный и в то же время просветлённый. В ней множество талантливых постмодернистских сшибок реального с литературным, в ней с филигранной точностью сопоставлены мозаичные кусочки из Рабле и Свифта, Дефо и "Хроник Нарнии" К.С. Льюиса и, конечно, "Капитан Врунгель", выросший из Мюнхгаузена, а стало быть, и сам Мюнхгаузен, и братья Стругацкие с их человеком Лавром Федотовичем Камноедовым, превратившимся у Коваля в корабль "Лавр Георгиевич", мимо которого, натурально, проплыл фрегат "Лаврентий Павлович". В "Суере" множество глав посвящены друзьям автора, и очевидно, что именно они, как никто другой, отчетливо видят второй и третий планы сего повествования. И для них, именно для них "Суер-Выер" - книга настольная и подподушечная. Что же касается непосвящённого читателя, он, скорее всего, получив, конечно, удовольствие от хорошей сатиры, всё же вправе будет счесть эту книгу именно капустником для посвящённых, да, очень талантливым, очень смешным и грустным, сделанным настоящим мастером, но всё-таки капустником и всё-таки для посвящённых... Для вас же, друзья мои, эта книжка, как говорится, на вырост. Потому, вероятно, не следует торопиться с её прочтением, ведь, как мы уже знаем, и без "Суера-Выера" у Юрия Коваля есть что почитать и перечитать - и про себя, и вслух, и вновь - про себя. Для души, для ума и для сердца.