Повесть моей жизни: Воспоминания. 1880 - 1909

    Осенью 2007 года в новосибирском издательстве "Свиньин и сыновья" увидела свет книга, интересная для всех, кто еще не утратил любви к отечественной истории и литературе. Это - воспоминания рано осиротевшей племянницы знаменитого поэта серебряного века и переводчика Еврипида Иннокентия Федоровича Анненского и воспитанницы его старшего брата, Николая Федоровича, крупнейшего русского статистика, известного публициста и ближайшего друга Владимира Галактионовича Короленко. Женою Николая Федоровича была популярная в конце XIX века детская писательница Александра Никитична Анненская (в девичестве Ткачева), сестра знаменитого революционера, философа, литератора.

    К сожалению, сегодня, когда стали издаваться, пусть и крохотными тиражами, подобные книги, имена их авторов практически ничего не говорят молодому читателю. Да и имена героев. Конечно, об Иннокентии Анненском большинство слышало - лучшие поэты серебряного века еще не забыты. Как не забыт еще и Горький. Но с Короленко, Г. Успенским, Михайловским дело обстоит, думаю, значительно хуже. А ведь еще тридцать лет назад их книги постоянно переиздавались и уж во всяком случае имена их были на слуху, причем вполне по заслугам. Скорее всего, со временем они возвратятся из небытия и вновь займут достойное место в отечественной культуре. Тем ценнее сегодняшнее обращение отважных провинциальных издателей к непопулярным авторам и темам.

    О чем же пишет родственница и воспитанница Анненских, Ткачевых, Короленко (последний сам себя называл ее содядюшкой, не состоя, впрочем, с Анненскими и Ткачевыми в родстве - лишь в дружбе, что порой стоит дороже родства)? Конечно, она пишет прежде всего о своей приемной семье, создавая яркие портреты тетушки, дядюшки и содядюшки, а заодно пеструю галерею беглых, но почти всегда очень ярких зарисовок людей постнароднической, назовем ее так, эпохи. Впрочем, люди эпохи и есть сама эпоха. И стало быть, Татьяна Богданович пишет о своем времени, рисуя эпоху радостную, или по крайней мере светлую, несмотря на трагические утраты, пережитые ею самой и ее близкими, несмотря на то, что мы-то с вами, прочитав "Повесть моей жизни", вряд ли оценили бы это время почти непрекращающегося террора, время, начавшееся убийством Александра II, а закончившееся глухой реакцией и смертью почти всех главных героев воспоминаний, как радостное. Но, повторяю, Татьяна Богданович рисует эту эпоху светлой - вероятно, потому что это было время ее юности.

    Может быть, потому что автору замечательно хорошо удалось передать тот оптимизм, с которым вопреки всему на свете молодость смотрит на мир, может быть, потому что Татьяна Богданович, несомненно, одаренный литератор, ее книга по-настоящему увлекает и, толкуя главным образом о вещах серьезных, нередко даже развлекает читателя. Во всяком случае, она не оставляет того унылого впечатления, какого чаще всего добиваются в рассказах о своих подвигах "пламенные революционеры" или "акулы политического пера" на пенсии. Мемуары Татьяны Богданович - это такая беллетризованная автобиография, более всего из того, что мне приходилось читать, похожая на популярную во времена моего детства, да и в последние годы не забытую издателями, трилогию Александры Бруштейн "Дорога уходит в даль". Богданович пишет с чуть меньшим бунтарским акцентом, в чуть большей мере о литературном, нежели о революционном окружении, но примерно в той же тональности, что и Бруштейн. И с ничуть не меньшим литературным мастерством, проявляющимся в простоте изложения, внешней непритязательности, а более всего - в доверии и любви к людям, выраженным без всякой экзальтации. Это, собственно, и есть хороший стиль женской прозы: при всем индивидуальном различии пишущих, она, хорошая женская проза, всегда имеет что-то общее, вне зависимости от степени таланта писательниц. Что, однако, ничуть не уменьшает достоинств этих книг, если они читаются с таким интересом, как воспоминания Татьяны Александровны Богданович.

    Итак, родившаяся в самом начале 70-х, мемуаристка начинает свое повествование с 1880 года и доводит его до 1909, охватив все главные события русской истории трех важнейших ее десятилетий, а заодно и едва ли не всех ее главных литературных деятелей, в той или иной степени близко ей знакомых: от Туган-Барановского и Тарле до Цебриковой и Розанова (среди прочих можно найти и зарисовки Потанина и Ядринцева - деятелей, чьи имена носят новосибирские улицы), причем не только в столичной, но и в провинциальной жизни, ибо детство будущей петербуржанки и выпускницы исторического отделения Высших женских Бестужевских курсов прошло в сибирской Таре, затем в Казани и Нижнем Новгороде, где отбывала ссылку революционно настроенная семья ученого-статистика Николая Анненского.

    Посочувствуете брату большого поэта? И будете правы. Но!.. Но что вы скажете, когда узнаете из мемуаров его племянницы о том, что, кроме нее, в семье Николая Анненского воспитывался также сын псаломщика Ваня Емельянов, принявший деятельнейшее участие в убийстве царя-освободителя, за что и был приговорен к пожизненной каторге?.. Все равно посочувствуете? Что ж, тогда вы будете правы вдвойне, ибо способность сочувствовать даже убийцам издавна была выдающейся особенностью нашего народа, что, кстати, подтверждает и дальнейшая судьба Ивана Пантелеймоновича Емельянова, спустя 12 лет переведенного сочувствующей властью из ссыльнокаторжных в ссыльнопереселенцы, жившего в Хабаровске и занимавшегося там общественной (той же, вероятно, революционной) деятельностью, однако успевшего устроить и личную жизнь, женившись не на ком-нибудь, а на дочке золотопромышленника, что, как пишет Т.А. Богданович, "как-то отдалило меня от него".

    Вы улыбнулись, читатель? Наследники Емельяновых, однако, улыбаться не умели, и убийство царя, если бы таковое вообще было возможно при красных царях, двенадцатью годами каторги никак бы не искупилось.

    Это я к тому, что революции в России, согласно не только современным историкам, но и мемуарам Т.А. Богданович, хотели все, кроме "Черной сотни" и семьи Романовых с их окружением, революцию в России готовили все: "Ни одного огорченного или хотя бы смущенного или испуганного лица. Люди шли, весело переговариваясь, выражая сожаление, что не удалось быть свидетелями происшествия. Точно тут только что разыгралась какая-то интересная сцена, никого не задевшая и даже как будто доставившая большинству нескрываемое удовольствие" (С. 288). Это - реакция прохожих на убийство Сазоновым Плеве. Так что, и впрямь революции в России ждали все. Все её в конечном счете и получили. Вы уже не улыбаетесь? И то - чему тут улыбаться, если только на миг представить себе истекающих кровью людей, вывороченные на заснеженную питерскую мостовую кишки лошадей... Мы, в сущности, живем в похожее время. Но, слава Богу, революции всем миром уже не хотим.

    Может, в том и главный урок мемуаров Татьяны Богданович: подобно предкам, жить для лучшего, памятуя о том, однако, как страшно они ошиблись в выборе этого самого лучшего. Между прочим, среди всех этих героев-революционеров и сочувствующих буревестников, среди Горьких, Михайловских, Короленок есть альтернативная фигура, право же, не менее впечатляющая: это Иннокентий Анненский. Главой о нем, чистейшем человеке и честнейшем не-революционере, завершается "Повесть моей жизни", к несчастью, слишком рано оборванная Великой Отечественной войной и скорой смертью автора в эвакуации.

    Разумеется, Т. Богданович многое могла бы еще рассказать, уже о другой эпохе в жизни страны и ее несчастной интеллигенции. И, наверное, планировала… Впрочем, это лишь мое предположение, основанное исключительно на художественном впечатлении. Очень хорошем, несмотря на многочисленные досадные мелочи, на сей раз густо рассыпанные по страницам книги, в принципе-то, на мой вкус, одной из лучших, выпущенных издательством за все годы его существования. К большому сожалению, все эти досадные мелочи лежат не только на совести явно не справляющегося с порученным делом постоянного корректора издательства, но и на совести редакторов издания, которым ведь тоже грех пропускать расставленные как придется, то бишь на глазок запятые или такие перлы, как "на первых парах" (вместо - "на первых порах") (с. 233), "если понадобиться" (вместо "если понадобится") (с. 291), или чехарду произвольных вариаций на тему "не" - "ни". Проблемы с опечатками и ошибками тем более печальны, что "Свиньин и сыновья" издают не Донцову с Поляковой (хотя и Донцову с Поляковой надо печатать без ошибок, хотя бы уже потому, что их творения потребляют десятки тысяч учащихся), а главным образом качественную литературу. Соответственно и читают ее требовательные читатели, либо те, кто благодаря такой литературе вырастет в требовательного читателя. И тут уж высоким качеством издания поступаться нельзя ни за что!

    Как ни жаль, но кроме обычных проблем с русским языком и излишнего доверия издателей малограмотной программе " Word", в данном случае приходится говорить еще и о нескольких более важных ошибках, допущенных в издании.

    Первое: совершенно очевидно, что составленный издателями Словарь личных имен не выверялся на уровне верстки вовсе. Он пестрит опечатками, ошибками в инициалах, датах (примеры: Иван Алексеевич Бунин стал Н.А. Буниным, а мэтр старших символистов В.Я. Брюсов родился, согласно этому словарю, в 1885 году, то есть был младше мэтра младших символистов Блока), припиской Татьяне Богданович переводных и авторских книг, сочиненных А.Н. Анненской и так далее.

    Второе и главное. Издатели снабдили книгу Т.А. Богданович не только Словарем личных имен, но и небольшим сводом примечаний, в которых внятно сообщается о влиятельных партиях и журналах той эпохи, а также о некоторых общественных событиях, имевших важнейшее значение для истории страны и, соответственно, для семьи Анненских. Кроме того, издатели отмечают существенную ошибку мемуаристки, сообщающую неверные сведения об истинном возрасте жены И.Ф. Анненского. Правда, делают они это почему-то не в общих примечаниях к тексту, как полагается поступать в таких случаях, а как бы примечанием в Словаре личных имен. Однако есть по крайне мере еще одна и куда более существенная ошибка мемуаристки, которую редакторы пропустили или, во всяком случае, забыли оговорить в примечаниях. И ошибка эта, к несчастью, выпала на совершенно хрестоматийный пример. На странице 212 автор, рассказывая о своих впечатлениях от "Сикстинской мадонны" Рафаэля, сравнивает это знаменитое полотно, написанное как бы единым духом, с иными литературными произведениями, оставляющими впечатление, будто они написаны сразу от начала и до конца, как говорили раньше, "с пера". Далее говорится буквально следующее, цитирую: "Достоевский так писал в том же самом Дрездене своего "Игрока", отсылая в редакцию "Зари" неисправленные черновики". Здесь неверны все фактические сведения. Прежде всего, "Игрок" написан Достоевским в 1866 году в Петербурге, во время перерыва работы над "Преступлением и наказанием". Соответственно никакой нужды посылать его в журнал главами из-за границы у него не было. Более того, роман (точнее говоря - повесть) не печатался ни в "Заре", ни в каком-либо другом журнале, он был впервые опубликован в третьем томе Полного (на тот период) собрания сочинений Достоевского, издаваемого Стелловским. Но самое-то главное, что "Игрок" - это первая вещь, не написанная, а надиктованная Достоевским будущей жене, Анне Григорьевне Сниткиной, за 26 дней. И сама эта диктовка стала темой не только множества биографических работ, но даже весьма популярного четверть века назад художественного фильма "Двадцать шесть дней из жизни Достоевского", где писателя блестяще сыграл замечательный актер Анатолий Солоницын, а Анну Григорьевну - юная тогда Евгения Симонова.

    Так что переиздание этой превосходной книги, что называется, напрашивается. Уже сейчас. И хочется верить, не замедлит последовать - как полагается, исправленное и, может быть, дополненное. А книга и впрямь превосходная, и не только по уровню текста. Она скромно, но благородно оформлена и снабжена большим альбомом редких фотографий (один Бог знает, с каким трудом разысканных издателями в старых изданиях и малоизвестных сетевых ресурсах).

    Но самое-то главное вот в чем: читающаяся с неизменным интересом от начала до конца, "Повесть моей жизни" Татьяны Богданович удачно совмещает почти несовместимое: она одновременно и развлекает, и учит, и воспитывает читателя. Развлекает, потому что ее герои и их время оживают на наших глазах, учит, потому что рассказывает правду об истории и о людях, историю создававших, воспитывает же тем, что без всяких нравоучений, просто и безыскусно являет примеры естественного и неизменного человеческого благородства, которого всем нам сегодня не хватает больше всего. Потому эта книга заслуживает самого пристального читательского внимания.