Кино и всё остальное

Вайда А.

М.: Вагриус. - 348 с. ("Мой 20 век")

Год издания: 2005
Рецензент: Распопин В. Н.

Воспоминания Анджея Вайды - это признание в неизменной любви: к родине, друзьям, профессии. И еще: воспоминания Анджея Вайды - это подведение итогов как собственного долгого века, так и трагического столетия, в котором выпало жить. Столетия для поляка еще более трагического, чем даже два предыдущих. Как сказал младший современник режиссера, актер и поэт соседнего народа: "Мы всегда так живем".

По большому счету, именно об этом и рассказывает книга воспоминаний великого польского режиссера кино и театра, по сути, создавшего вместе с несколькими своими друзьями и учениками большое киноискусство маленькой европейской страны, режиссера, давно и благодарно любимого культурной частью зрительской аудитории во всем мире, увенчанного, наверное, всеми возможными в кинематографии наградами и немалым количеством государственных орденов разных стран. Именно об этом, о том, что "мы всегда так живем". Но, согласитесь, произнести саму эту фразу можно по-разному: саркастично, например, или совершенно безнадежно, или - так, как всегда говорит Вайда, - всепонимающе и в то же время с надеждой: опомнимся, изменимся!.. О чем бы ни рассказывал: о народных ли бунтах против мраморных истуканов, о своем ли поколении, загнанном в подполье соседями-оккупантами, о Катынской ли бойне, уничтожившей национальную элиту (среди погибших был и отец режиссера), о холокосте ли, или об обреченной первой любви в обветшавших дворянских гнездах, или о распаде души, растленной наживой, или об обреченных на отчаяние польских чаяниях в наполеоновской кампании, или даже о свадьбах, порождающих месть...

Это учительство, направляющее, а то и одухотворяющее художество - особенность классического почерка. В недавнем прошлом, коему даже люди моего поколения, не говоря о поколении Вайды - современники, носителей такого почерка в мире были десятки, даже сотни, теперь им обладают разве что единицы, да и тех уж не остается. Тем отраднее появление таких книг, как "Кино и всё остальное" Анджея Вайды, по крайней мере для нас, воспитанных художниками-учителями. Мы с материнским молоком всосавшие: "Боритесь, о други... Борьба безнадежна", или "...в бурях есть покой", мы, привыкшие к водительству, мы, ведомые, мы...

Вы понимаете, о чем я, читатель? О том, что все наши с вами русские, о том, что все наши с вами польские, украинские, славянские наши, а заодно и других врученных нам народов (это ведь мы тоже всосали с материнским молоком: "Такой-то царь в такой-то год вручал России свой народ") беды - они ведь, по крайней мере отчасти, происходят от того же самого благородного учительства, составлявшего истинный смысл творчества чуть не всех наших классиков, как бы ни звались они - хоть Мицкевичами, хоть Руставели, хоть Толстыми. Ибо те не могли писать не уча, а мы никак не можем читать научаясь. Иначе говоря, мы живем не чтобы жить, а чтобы восхищаться учителями, с пеной у рта доказывать в застольях их правоту (или, что то же самое, неправоту), по сути, живем именно для застольного разговора, саму-то науку боготворимых нами учителей в собственную жизнь и не принимая, не допуская, не исполняя заветов, не живя "не по лжи" - все равно, кстати говоря, большой или маленькой.

За двойные стандарты можно снести с лица земли компартию ли вместе с советскими институтами и красивыми социалистическими идеалами, вовсе ли безыдейных чиновников вообще, высоко ли взлетевших некрасивых олигархов, даже и сам вечный сыск - ничего не изменится, и жить будет всем еще хуже, потому что, окрыленные высокой целью гуманистической полемики, мы продолжаем ставить собственные автомобили под соседские окна (да-да, стоянок не хватает и денег на их оплату у нас тоже нет), мочимся мимо унитаза (ну что поделаешь, перебрал!), бросаем окурки мимо урны (однако, старею - целкости уже никакой), клянемся в любви одним, вожделея к другим (да я не столько даже про жен и любовниц, сколько про тех богов, на которых молимся, и про тех бесов, которым воистину служим)...

Впрочем, нельзя сказать, что книга великого поляка впрямую говорит именно об этом, однако на подобные мысли она, несомненно, наводит. Да ведь и как же может быть иначе? Ведь о том же именно и писали не только Достоевский и Булгаков, но даже и Шекспир, которых всех так любит Анджей Вайда и которых постоянно ставит не в кино, так на сцене. О том, о том, и "англичанин-мудрец" тоже о том же - потрудитесь почитать его комедии или трилогию о Фальстафе. Другое дело, что, по-видимому, британцы все-таки своего Шекспира поняли раньше, или лучше, или оказались чуть исполнительнее, или просто умнее нас, славян, которым и Гоголь с Достоевским не наука, даром что в годы тотального советского дефицита мы и носили их с базара, согласно завету певца иссеченной кнутом музы...

Ну да ладно, я-то какое право имею резонерствовать?.. Итак, о чем же рассказывает в своей книге мемуаров "Кино и всё остальное" великий режиссер Анджей Вайда? О людях и фильмах, ну да, ну да... Но прежде всего о трагедии польского народа, а заодно и вообще о европейской трагедии ХХ века. И уж после о том, как эта трагедия польского народа, а заодно и европейская трагедия ХХ века отразилась в поставленных им фильмах и спектаклях. Еще о том - и это, правда, очень важно, - почему именно Вайда предпочел кинематограф живописи (а начинал он именно с живописи и учебы в краковской Академии изобразительных искусств) и каких художественных принципов неизменно держался, создавая свои великие или не во всем удавшиеся, но всегда глубоко серьезные неореалистические, просто реалистические или, в поздние годы, романтические картины. Еще, естественно, о единомышленниках, "о милых спутниках" (тут цитата из Жуковского, поверьте, незаменима), с которыми вместе создавались фильмы и спектакли, протекала жизнь и утрачивались иллюзии. Ибо - да, это именно так, хоть, может, и не сразу заметно - более всего, наверное, воспоминания Анджея Вайды - это невыдуманный роман об утраченных иллюзиях. Почему? Да хотя бы потому, что любая долгая жизнь - это прежде всего история утраты иллюзий. В случае большого художника - это история не только о его, но также и наших утраченных иллюзиях. В случае же Вайды, то есть одновременно большого художника и гражданина - это история утраты иллюзий человеком, художником, гражданином, но еще и тем обществом в целом, которое этот человек, художник и гражданин представляет (и общество это - все мы, а не одни только поляки, хоть в метрополии, хоть в рассеянии). Что, в сущности, и фиксирует каждая лента режиссера, над чем и рефлексируют его мемуары.

"Кино и всё остальное" - это история и о замкнутом круге, по которому обречен идти каждый человек, и о спирали, по которой восходит - обязан восходить, не может не восходить - настоящий художник. Или, может быть, о том, как истинный художник собственной трагедией превращает замкнутый круг бытия в спираль восхождения.

Конечно же, Анджей Вайда с любовью и благодарностью рассказывает об открытых им, или, точнее, его фильмами актерах Збигневе Цибульском, Беате Тышкевич, Даниеле Ольбрыхском, Кристине Янде, Романе Полянском (ставшем позднее знаменитым и скандальным режиссером, в англоязычной транскрипции - Романом Полански), но не только и не столько о них, даже не столько, может быть, о нем самом, Анджее Вайде, сколько - удивительная вещь! - о нас, зрителях, пришедших посмотреть очередную картину мастера, сколько непосредственно обо мне, например, не так уж и глубоко знающем польскую историю и культуру. Это именно так, и я не знаю, как объяснить этот феномен. Я понимаю, когда автор говорит, что кино - больше, чем слова, потому что это не столько искусство слова, сколько искусство образа; я готов согласиться с тем, что облагородить кино с помощью "оживления" полотен великих живописцев, или просто уподобляя им кадр, невозможно, если, конечно, автор фильма - сам не великий живописец; я разделяю основной принцип киноискусства Вайды: "Публика в кинотеатре может соглашаться с идеей фильма или не соглашаться с нею, она может принимать точку зрения режиссера или не принимать ее, но она не может плутать в сюжете" (С. 272); я восторгаюсь печальной иронией автора мемуаров и его умением говорить афоризмами... Словом, я восхищаюсь книгой Анджея Вайды так же, как и его лучшими фильмами - говорю это не по обязанности и не из идейных соображений, а совершенно искренне - но я не знаю, как объяснить тот несомненный факт, что эта книжка, написанная поляком преимущественно для поляков, ибо так или иначе трактует более всего польские проблемы, проистекающие из польской же ментальности, мне, русскому, рассказала обо мне гораздо больше, глубже и яснее, чем множество других, в том числе и русских книг. Впрочем, на этот вопрос, кажется, ответил сам Вайда, говоря о Марлене Хуциеве (в завершающей главке, посвященной творчеству русских кинематографистов): "Общность наших культур корневая, различия поверхностны" (С. 322). Это, разумеется, так и все-таки...

Ах, эта наша суетность, ах, эта привычка к скорочтению!.. Читать надо медленно, лучше по-настоящему прочесть сотню книжек в жизни, чем пробежать глазами десять тысяч. Я захотел понять - и заставил себя прочесть каждую из трехсот пятидесяти страниц книжки заново, не торопясь за событиями. И всё, конечно, понял. Боже мой, чего ж там было вообще непонятного? Разгадки во множестве, на каждой из 350 страниц, ну вот, хотя бы на странице 300, где автор рассказывает о том, почему не мог не экранизировать "Пана Тадеуша" - казалось бы, слишком высокую, слишком громоздкую вещь для кино, да и не слишком вроде бы подходящую ко времени (1999 год): "Проницательность Мицкевича поразительна. А ведь его современникам-эмигрантам казалось, что самое плохое осталось позади. Что еще должна была предъявить Судьба, чтобы их чему-то научить? Они потеряли свободу, потеряли великую Польшу от моря до моря, какое еще испытание может предложить им История? Оказывается, ничего не помогает. И мы все время видим те же черты польского характера, которые нас губят. Что сказал нам недавно по телевидению Ян Новак-Езёранский? Главный враг поляков - сами поляки".

Поляки... "Какие, к черту, волки!" - воскликнул бы цитированный уже Владимир Высоцкий, а другой наш классик, не в пример многим прочим не любивший учительствовать, сказал бы ехидней и, пожалуй, точнее: "Приятней, если он, друзья, завоет сдуру: "Это - я!""

Великий художник, таким образом, знает всё не только про поляков, но и обо мне. Предполагаю, что всё знает он и о вас, читатели. И ничего ни о ком из нас не утаивает. Ни о тех, кому теперь 80, ни о тех, кому 50, ни о тех, кому 20. Ибо все мы, как уже было сказано, совершаем один и тот же квест по кругу: жизнь. Разница между нами, однако, возможна. Она в том, что лучшим удается довести это дело до крайности - обратить бег по кругу в восхождение по спирали. Ведь, как сказал на 114 странице прекрасной своей книги великий режиссер и замечательный острослов Анджей Вайда: в этом искусстве засчитываются только крайности.

Не верите? Проверьте сами: обо мне - на странице, например, 262; о вас - на странице 263. Ну и еще больше, вся последняя правда и о вас, и обо мне - в фильмах, конечно же, прежде всего в фильмах. В каких именно? Да вот, в "Пепле и алмазе", в "Пепле", в "Свадьбе", в "Мести" и в "Пане Тадеуше", в "Дантоне" и в "Барышнях из Вилько", в "Дирижере" и "Всё на продажу", в "Человеке из мрамора" и в "Человеке из железа", в "Земле обетованной" и в "Пейзаже после битвы", в "Канале", и в "Лётне", и в "Страстной неделе". Во всех лучших фильмах Вайды, которые надо посмотреть, если хочешь понять, что старый польский кинематографист знает о тебе такого, чего ты не знаешь о себе сам.

«Кино и всё остальное»
Год издания: 2005

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

Кино и всё остальное

Новые публикации

ВИДЕОСЮЖЕТЫ