Николай Гумилёв: Жизнь расстрелянного поэта

Полушин В.Л.

М.: Молодая гвардия, 2006. - 752 с. ("Жизнь замечательных людей")

Год издания: 2006
Рецензент: Распопин В. Н.

Вот заходишь в книжный магазин, видишь новый жэзээлкин "кирпич" про какого-нибудь знаменитого и еще совсем недавно запрещенного или полузапретного автора серебряного века - и - ах! - сердце ёкает в животе. Причем дважды. Первый раз: ах, Гумилёв! Второй: ого-го, 700 рублей, однако!.. "А мы вам скидочку!.." - ласково шепчут мудрые, как змий, продавцы. Вот уже и не 700, а 630. И лезешь в кошелек, и расплачиваешься, лишая себя на две недели нормальных обедов: искусство любить книгу требует жертв. И приносишь, отогревая за пазухой, этот "кирпич" домой, и, отругиваясь от домашних, запираешься в своей комнате, и закуриваешь (как говорил о своем герое Ромен Роллан: ему гораздо проще было обойтись без еды, чем без табака), и погружаешься в чтение.

И автор - поэт! - "издалека заводит речь", и пока его речь не доходит до дела, ты счастлив: не напрасно лишил себя обедов на две недели. Но вот происхождение будущего начальника не одного поэтического цеха установлено, "индейское" детство под присмотром папы - судового врача и замечательнейшей из мам пройдено, вот появляется директор царскосельской гимназии, поэт Иннокентий Анненский, и вслед за ним гимназистка Аня Горенко, вот малоодаренный герой (о, из таких-то бездельников и двоечников чаще всего вырастают именно поэты!) берет в руки перо - и ты постепенно начинаешь о тех самых обедах задумываться: уж не напрасны ли твои лишения. Сама себя унтер-офицерова жена?.. И к исходу первой трети книги ты совершенно уверяешься: точно, сама себя! Но, естественно, дочитываешь - все-таки как-никак 630 рублей, а с другой стороны - отчет-то все равно придется писать. Отчет следует ниже.

***

Владимир Леонидович Полушин - поэт, как сказано в издательской аннотации к книге, кандидат филологических наук и крупный специалист по Гумилеву, лично знавший второго сына поэта, Ореста Николаевича Высотского. Полушин - автор множества статей о жизни и творчестве своего кумира, составитель первого в нашей стране сборника гумилёвской прозы, автор книги "Гумилёвы. 1720 - 2000. Семейная хроника". По идее, огромный биографический том "Жизнь расстрелянного поэта" должен донести до читателя эту жизнь в подробностях. Что, действительно, имеет место. Но ведь хроника посвящена поэту, и автор ее сам поэт, а еще ж и филолог, и, стало быть, читатель вправе ожидать не только подробного рассказа о жизни, но и не менее подробного рассказа о стихах. Не так ли?

А вот не так. То есть стихи, конечно же, цитируются, даже и в изобилии. Но цитируются лишь с одной целью - подтвердить биографические перипетии. А недурно было бы и проанализировать филологу лучшие из них. Тем более что таковых в творчестве Николая Степановича, превосходного организатора, умелого версификатора, одержимого стихолюба, то есть подлинного ученика Брюсова, - совсем немного. Предвижу возмущенные возгласы гумилёвофилок, но, следуя Блоку, упреждаю: мы не институтки! В противостоянии Блока и Гумилёва - Моцарта и Сальери русской поэзии ХХ века - для меня выбор кумиром последнего немыслим. Хотя потрясающее упрямство Николая Степановича (как-никак овен!), буквального из ничего сделавшего себя поэтом, не может не вызывать уважения (каковое, однако, далеко не всегда восходит в любовь). Хотя железная последовательность однажды выбранному пути к неизменным идеалам (муза, мужество, учитель, государь - пожалуй, именно в таком порядке) не может не восхищать.

Попыток поэтического анализа В. Полушиным совершено на 752 страницах от силы три-четыре. Удачных среди них, увы, нет ни одной. И это удивляет куда больше, чем, например, органическая нелюбовь автора к Ахматовой, которая, оказывается, виновата во всех бедах, пережитых ее нелюбимым мужем. Именно она, бражница и блудница, она - давайте называть вещи своими именами, к чему в последней трети своего труда приходит и долго сдерживавшийся Владимир Полушин, - юдофилка и едва ли не инородка, подталкивала поэта к отчаянным и опасным поступкам, зная его характер, заставляла понапрасну идти на риск. Следует думать - и из постели в постель, в поисках достойной замены. Читаешь и думаешь: не диктовал ли Полушину Лев Николаевич Гумилёв? У последнего, конечно, были причины обижаться на мать, но есть ли они у нашего поэта и филолога?

С другой стороны, согласись В. Полушин с очевидной истиной - беда Гумилёва в том, что никогда не любившая его как мужчину и многократно о том честно заявлявшая ему в лицо Анна Андреевна была ко всему много-много талантливее мужа как поэт - автору биографии пришлось бы придумывать для своего труда иную, не отвечающую его собственной органике концепцию. А это нелегко. Гораздо проще, очень по-русски, найти виноватого.

Его, виноватого... - да много их в книжке. Помянутые уж Анна Андреевна с Александром Александровичем, Кириенко-Волошин Масимилиан опять же Александрович с блядовитой своей подружкой Елизаветой Черубиновной, злобный зоил похлеще Буренина - Борис Садовской, разумеется, Бланк-Ульянов Владимир Ильич с козлобородым Феликсом Эдмундовичем, не говоря там о всех и всяческих Аграновых-Якобсонах. Нет, не подумайте, до "молодогвардейско-современниковской" зоологии дело здесь не доходит - все же не конец 80-х, иные теперь времена. Но сероводородом потягивает!..

Хотелось бы верить, что всё - от одной, но пламенной страсти автора к герою. Однолюбие, верность - дело хорошее, но порой смешное. Например, когда автор заявляет (так, во всяком случае, можно его понять), что в русской поэзии было три великих поэта: Пушкин, Лермонтов и... Гумилёв. Например, когда автор многократно дает понять, приводя стереотипные дарственные надписи Блока на книжках, презентованных им Гумилёву, и для сравнения - "творческие" ответы Гумилёва Блоку: в первом случае - любезность вынужденная, чистое следование этикету. Но простите, господа, как еще мог относиться последовательный символист к штрейкбрехеру: это ведь не Блок придумывал новый "изм", а именно Николай Степанович. Или, например, когда автор пишет: "Теперь Гумилёва знает весь мир", не уточняя почему. А ведь вряд ли из-за стихов, думается, скорей - потому что расстреляли. Или - когда выдумывает нелепейшее происхождение "Василия Тёркина" от "Записок кавалериста". И еще множество подобных примеров можно было бы здесь привести, но, думаю, и этих достаточно, дабы усомниться, что всё - от одной лишь любви.

У любви есть два пути: к любви и к ненависти. Первый - тернист и, в конечном счете, безысходен, как сама человеческая жизнь. Но только на этом пути пишущего сопровождает муза, только на этом пути ему даруется Беатриче. Второй путь проще, а куда приводит - всем известно. Боюсь, что в слепой страсти к поэту Гумилеву, в этой книге поэт и филолог Владимир Леонидович Полушин выбрал дорогу не к храму.

***

А теперь необходимо сказать и добрые слова - в какой-то части книга их также заслуживает. Прежде всего, "Жизнь расстрелянного поэта" - добросовестная, подробная и фактологически точная работа, в которой жизнь Гумилёва расписана не то что по годам, но порой и по дням. Далее, очень хороши те главы труда, что построены непосредственно на гумилёвской прозе: об африканских путешествиях и участии поэта в сражениях 1914-1915 гг. Достаточно живо и толково представлены дуэльная история с Волошиным, парижские (но не лондонский) вояжи, критическая и вообще журнальная деятельность Николая Степановича, наконец, предвоенная и (в меньшей степени) послереволюционная литературная атмосфера, а также история гибели поэта, рассказывая о которой, Владимир Полушин доказательно разоблачает многие прекраснодушные мифы, в том числе о горьковских и ленинских попытках спасти осужденного к расстрелу (о страницах, посвященных происхождению и детству, я уже говорил выше). Достаточно точно подобраны, проанализированы и охарактеризованы наиболее ценные, в том числе и редкие мемуарные свидетельства, критические отклики современников на прижизненные издания книг Гумилева. В этом плане жэзээловская биография, несомненно, имеет немалую ценность для рядового читателя, не знакомого с собственно литературоведческими трудами, а равно и с более ранними биографическими очерками, например, П.Н. Лукницкого.

Однако, как представляется, всего этого недостаточно (а кое-чего, наоборот, избыточно) для издания в популярной и, по нынешним временам, немалотиражной серии "Жизнь замечательных людей", направленной прежде и более всего на искоренение ликбеза (так было и при павленковском первом, и при горьковском втором ее начале, так, конечно же, должно быть и ныне) среди юношества и в помощь педагогам. Именно эта серия требует от авторов биографий объективности, пусть даже и в ущерб концептуальности, творческого разбора произведений героя очередной биографии по существу, сдержанности в проявлениях своих страстей, особенно негодования, наконец, уважения к тем, кто окружал героя, был его товарищем или соперником. Ведь всё это были когда-то такие же живые люди, как и воспеваемый герой, а в данном случае - люди, ничуть не уступающие ему ни талантом, ни характером, ни масштабом личности.

И еще одно соображение, под конец. Мне думается, что как бы ни были дьяволоподобны большевики, сколь бы страшной ни представлялась нам теперь революция, не стоит все же авторам серьезных книг, выпускаемых серьезными издательствами, уподобляться истеричным эскападам иных барынек-сочинительниц, по делу и без дела восклицающих: "Ленин! Боже, как я его ненавижу!" Что-то же толкало страну к переменам, если вся культурная Россия, за исключением, может быть, действительно одного лишь Гумилева, в течение целого (и какого!) столетия эту самую революцию призывала и готовила, не щадя ни положений, ни репутаций, ни даже самих животов.

И коль скоро вместе с цензорами отменили мы и редакторов, может быть, пишущим монографии поэтам и стихи - филологам, следует взращивать в себе и третью творческую ипостась - именно редактора? Обладай он таковой сутью, вряд ли В.Л. Полушин закончил бы пудовую биографию великого - не скажу поэта - мастера стиха настолько уж далекими от гумилевских требований к начинающим поэтам строчками собственного сочинения:

               Ни креста, ни могилы,
                    Лишь трава-мурава,
                    Но полны страшной силы
                    Золотые слова!

Воистину, страшная это сила - слепая любовь.

«Николай Гумилёв: Жизнь расстрелянного поэта»
Год издания: 2006

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

Николай Гумилёв: Жизнь расстрелянного поэта

Новые публикации

ВИДЕОСЮЖЕТЫ