Борис Пастернак

Быков Д.Л.

М.: Молодая гвардия. - 894 с. ("Жизнь замечательных людей")

Год издания: 2006
Рецензент: Распопин В. Н.

Прежде всего скажу, что последующий текст не есть рецензия. Это, скорее, своего рода "летние заметки о зимних впечатлениях", или почти неоформленные мысли по поводу явления, во всех смыслах, по-моему, выходящего за рамки обыденного. Популярный романист, публицист и поэт написал великолепный, многократно превосходящий его достижения в прочих литературных жанрах филологический роман-метафору, в одночасье ставший бестселлером. Так как же можно короткий рассказ о нем вместить в рамки традиционной рецензии?

Однако надо с чего-то начинать и неоформленные мысли. С того ли, что привлекавшая интерес и в советские времена, неизменно поставлявшие на книжный рынок сотни и тысячи барабанных биографий скучнейших наших и не наших революционеров, а в последние годы, за отсутствием соцзаказа на такие глупости, интересная как никогда "молодогвардейская" книжная серия "Жизнь замечательных людей" родила, наконец, книгу, которую поистине нельзя не прочитать? И это - в наше-то время и необязательного чтения и не обязывающей к чтению литературы!.. С того ли, что книга Дмитрия Быкова, заслуженно, кстати, получившая пару месяцев назад премию "Национальный бестселлер", недвусмысленно свидетельствует: несмотря ни на что русская литература еще жива, новое писательское поколение смогло наконец предъявить билет на вход в литературу, изготовленный таки не в постмодернистской типографии?

И то, и другое - с подлинным верно. Как ни относись к выходящим еще время от времени в жэзээлке конъюнктурным сочинениям, например, про ныне действующего московского генерал-губернатора Громова, или ностальгическим причитаниям по поводу давно почивших в бозе, но для кого-то же, однако, никак не забываемых Косыгиных или иных политиков и футболистов; как ни изумляйся порой всеядности и вездесущности того же Быкова, за год успевающего издать 6 полновесных томов стихов, критических и публицистических статей, романов, памфлетов и сотню раз показаться на телеэкране, не говоря уж о ежеминутном присутствии его в Сети. Да, нынешние молодые (или - что в жестоком мире литературы то же самое - сорокалетние) - другие люди. В другом времени.

Время, действительно, другое. Однако пространство, пусть и уменьшившись изрядно, осталось прежним. И порой диктует новым авторам старые (вечные) истины о жизни и выживании, смерти и бессмертии, земле и небе, деревьях и музыке, любви и нелюбви, о высоком и низком, о поэзии и прозе, о войне и мире. Словом, обо всем том, что есть жизнь человека, обычного и замечательного. Разница между ними - обычными и замечательными - в том, что последние, живя, как все, в общем мире (в том же пространстве, что и мы), создают собственные миры. И тем самым не просто оправдывают с лихвой свое существование, но и облегчают нашу общую незавидную участь.

Я думаю, что 900-страничный филологический роман Дмитрия Львовича Быкова, посвященный времени, пространству и мирам Бориса Леонидовича Пастернака, написан прежде и больше всего именно об этих вещах, хоть и известных каждому, но едва ли не каждому же теперь, после советского семидесятилетия и пятнадцатилетнего постсоветского безвременья, не очень-то понятных. Не в отдельности, конечно, а вкупе. Здесь, кажется, и заключается главная авторская задача (она же - проблема): ему, Дмитрию Быкову, - именно на страницах книги - приходится (для нас, а может, и для себя самого) постигать то, что для его героя было естественным, как дыхание: религию.

Именно религия - так можно (или хочется) понять смысл путешествия Дмитрия Быкова по творчеству и эпохе его героя - и составляла тайну Пастернака, впрочем, вовсе им не скрываемую, именно она одухотворяла его дар, помогала ему выжить. И помогла уйти столь высоко и достойно, как мало кому из русских гениев удалось. Религию эту можно определить, как своего рода пантеистическое христианство, как веру в мужественную любовь, во всем разлитую, все одухотворяющую и все преодолевающую.

Жизнь поэта и его творчество, рассмотренные через призму его религии, видятся автору как яркий, благодатный, однако отнюдь не благостный триптих российского лета. Но это именно жизнь поэта, а не житие святого. Точнее, может быть, житие встраивается, вмещается в жизнь, которая для поэта больше, важнее, чем житие.

Цветаева писала о поэтах с историей и без истории. Пастернак, в ее конструкции, был, конечно же, чистым лириком, то есть поэтом без истории. Проще, есенинскими словами говоря: Божьей дудкой. Быков, анализируя религиозный, творческий и житейский путь Пастернака, наглядно показывает, что Цветаева ошибалась, и "световой ливень" вызывался поэтом всегда по собственной воле, пусть и не каждый раз с божественной красотой и мощью. Но ведь и у природы бывает плохая погода, сколь бы ни утверждали обратное иные сочинители.

Больше того, согласно Д. Быкову, Пастернак сознательно выстраивал и собственный жизненный путь, и стратегию поведения в обществе, лишенном религиозных и нравственных ориентиров. Об этом свидетельствуют и его тексты, и его поступки, глубоко проанализированные в книге.

Человеческий, да и творческий секрет Пастернака заключался в том, что он, в отличие от почти всех прочих современников и от почти всех русских поэтов, точно представлял себе, что такое счастье, что значит быть счастливым. Быть счастливым - значит быть равным самому себе. В жизни, в любви, в вере, в творчестве. Только если ты счастлив сам, ты можешь сделать счастливыми других. Путь к Богу для Пастернака, таким образом, означал путь к себе. Но путь к себе для поэта есть путь к поэзии. И, соответственно, путь к читателям.

Отсюда - это, конечно, уж не быковская выкладка, а мое представление - неудача с романом. А "Доктор Живаго", если отбросить все культурные, исторические и политические напластования, представляется все же именно неудачей, великолепной, гениальной неудачей. Написанный неровно, с полным пренебрежением к читателю, то бишь к законам повествования, он как бы противостоит той гениальной человеческой и поэтической стратегии, которой руководствовался Пастернак в поэтическом своем творчестве.

Собственно, это подтверждается косвенным образом и в книге Быкова, множество страниц посвятившего растолкованию романа. Да и не только в ней - во всех, пожалуй, панегирических попытках оправдать "Доктора". Ведь сказано же было: если книгу надо объяснять (и тем более оправдывать), ее не надо объяснять. Потому что - добавим - она не удалась.

(А вот фильм, сериал Прошкина и Арабова, наоборот, удался. И именно потому, что, в отличие от пастернаковского "лирического эпоса", выстроен как просто эпос, как роман. Замечательнее всего, что и Быкову он понравился, тогда как родственники и наследники поэта бранятся: вот, мол, в сусальной голливудской версии, хоть она и сусальная, все же что-то поэтическое было, а тут сплошная проза и вообще отсебятина. Между тем, так, как прочел Меньшиков "Остались пересуды, а нас на свете нет", никакому Шарифу ни в каком сне никогда и ни за что не привиделось бы: как это так "нас на свете нет"?!. А ведь в этих строчках - весь Пастернак!)

Итак, счастливый Пастернак, "небожитель", дачник, "какое милые у нас тысячелетье на дворе"? Да - несмотря на "вывихнувшийся век", на заложничество "у времени в плену", несмотря на трагедии друзей, личные драмы, тайное и явное противостояние тирании, несмотря на невозможность помочь, спасти. Роман о счастливом человеке в любви, страданиях и работе.

И - роман о даре счастливого человека, прежде и больше всего именно о даре, роман о стихах, огромное количество этих (и хрестоматийных, и пропускаемых неподготовленным читателем, вследствие непонимания) стихов цитирующий, объясняющий, открывающий.

Я сказал: роман о даре, толкующий стихи. Но не сам дар. Это именно так: можно объяснить текст, точнее, можно попытаться его объяснить, но ДАР объяснить невозможно. Можно рассказать о том, как сделан шедевр, но невозможно объяснить, как получается шедевр. Открывают ли нам тайны гения самые лучшие книги о Пушкине - хоть биографические, а хоть бы даже и лотмановские? Скорей они кое-что рассказывают нам о нас самих, о том, как мы читаем и как мы понимаем написанное гением. Здесь заключено проклятье всех пишущих в жанре non-fiction: рассказывая о ком-то, они, в сущности, как и романисты, прежде и больше всего сообщают о себе. Выдают себя. Плохо ли это? Да ничуть! Вопрос в том, что есть ты сам, пишущий о гении. Ответ на этот вопрос в том, есть ли тайна гениальности в твоих собственных писаниях.

Успех биографии Пастернака, написанной Дмитрием Быковым, заключается, по-видимому, именно в том, что она тайну сию предъявляет. Я могу сказать (да отчасти и сказал уже), как эта книга сконструирована, но ни мне самому, ни вам, читатель, сказанное ни в малейший степени не объяснит обаяния и поэтического волшебства этого филологического романа.

Так что не стану и пытаться. Зафиксирую лишь еще один прием, с помощью которого Дмитрий Быков добивается своей цели и порождает свою тайну. Это прием открытого и скрытого цитирования. Прием постмодернистский, но здесь, в романе-метафоре, да еще филологическом, не кажущийся нарочитым искусством для искусства. Человек (и писатель тоже) в немалой степени есть то, что он читает. Тексты, окружающие человека, создающие облик его виртуальной (а отчасти и реальной) эпохи, есть зеркала, в которых человек отражается. И мы, потомки, знаем этого человека именно в отражениях, то есть представляем себе именно его виртуальный облик, прямо зависящий от того, кем он представлен. Отбор отражений, главных и неглавных, но чем-то очень важных зеркал, быть может, и составляет ту самую главную тайну, о которой я здесь говорю.

Пастернак в книге Быкова представлен, помимо нанизывающего все прочие на единую нить авторского, во множестве отражений. В газетных заметках, являющих эпоху до рождения поэта и после его смерти, в портретной галерее (здесь я имею в виду и литературные портреты на страницах книги, и фотографические - на вклейках), в переписке поэта с современниками. Наконец, в отражениях, сообщаемых, так сказать, основными зеркалами.

И вот эти-то зеркала, вероятно, и есть главная находка и ярчайшая метафора автора. Именно филологический, по существу, прием "Пастернак в зеркалах современников", примененный Быковым, однако, в романическом ключе - я расскажу вам о том, как писала и что "на самом деле" думала о поэте его кузина, или Анна Ахматова, или Марина Цветаева, или... - представляется мне наисильнейшим ходом биографа. Пастернак дается в отражениях Ольги Фрейденберг, Маяковского, Цветаевой, Блока, Сталина, Мандельштама, Ахматовой и Вознесенского - в зеркалах наиближайших, наидальнейших, наизаинтересованнейших. Или даже конгениальных.

Тут, однако, парадокс. Любовь и ревность (наиближайшие и наизаинтересованнейшие), ученичество (они же и наидальнейшие), ненависть (все и никто) есть чувства, решительно лишающие их носителей объективности. Влюбленный захлёб Цветаевой столь же сильно искажает облик Пастернака, сколь и неизменная прохлада Ахматовой. Дружество-соперничество Маяковского столь же неверно сотрудничает с Пастернаком, сколько и ученичество Вознесенского (откройте любую книгу лучшего поэта третьей четверти ХХ века, вышедшую за последние двадцать лет, и любая страница наглядно покажет, в какие словесные дебри Андрей Андреевич ушел к старости из человеческих чувств, прямо тем самым опровергая - отвергая - путь учителя).

С другой стороны, именно эти необъективные зеркала и высвечивают отчетливо (пусть односторонне) то, что ускользает от прочих, даже и самых влюбленных взглядов. Но важнее всего для нас с вами то, что пристальное вглядывание в эти отражения, в эти зеркала позволяет автору сопоставить отражающих и отражаемого и соизмерить созданное ими. А созданное-то ими - эпоха!..

"Ахматова - поэт по преимуществу ветхозаветный, Пастернак - новозаветный, и в этом их наиболее принципиальное несходство <...> мир Ахматовой - мир страдания, ставшего источником великой лирики, мир Пастернака - мир страдания, преодоленного мучительным и благодатным "усильем Воскресенья". Одних укрепляла Ахматова, другим давал силы жить Пастернак" (С. 807, 812).

Отражение отражения, отражение в отражении. Одно дополняет и восполняет другое. Быков сравнивает, сопоставляет, сталкивает - и формулирует. Его формулировки метафоричны и в то же время доступны даже не самому подготовленному читателю. Они будят, они учат читать и думать, в полном соответствии с мудрым высказыванием Конфуция (цитирую по памяти, ручаясь, однако, за верность смыслу): "Чтение без размышления столь же бесполезно, сколь и размышление без чтения". Перечитайте предыдущий абзац - три маленьких предложения, выбранных из трех страниц одной главы. Вдумайтесь, здесь ведь сформулировано все самое главное, что можно сказать и о поэзии Ахматовой и Пастернака, и об их индивидуальных судьбах и общем пути, и о времени - "веке-волкодаве", и о нас самих, коль скоро мы рождены тем же самым веком, пусть даже и в другую эпоху.

И так сделана вся эта вещь, о которой подробно рассказать можно было бы, лишь написав книгу о книге - какая уж там рецензия!.. Посему остановимся. Лучше прочтем ее еще раз. Подумаем. Сходим в библиотеку за книгами Пастернака и Ахматовой, Цветаевой и Мандельштама, Фрейденберг и Вознесенского, Маяковского... И начнем чтение заново. "Пастернака" Дмитрия Быкова можно читать всю жизнь. Если не как Библию, то как самого Пастернака.

И последнее - из области презренной прозы. К читательскому нашему несчастью, с начала нынешнего, 2006, года книги вновь значительно подорожали. Та, что вызвала эти размышления, обошлась мне в пятьсот пятьдесят рублей - обычный, разве толще многих прочих, том многотиражной серии, выпускаемой вполне благополучным и сегодня, а в недавнем прошлом государственным издательством!.. Цена, совершенно неподъемная для абсолютного большинства возможных читателей книги, а именно для учащих и учащихся. Не пора ли что-то делать в государстве (а может, и с государством), так крепко не забывающем о своих гражданах, не только ведь живущих в нем сегодня, но и о тех, кто будет (да будет ли?..) жить в нем завтра?

«Борис Пастернак»
Год издания: 2006

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я