Горький

Вообще, все, что Павел Валерьевич о Горьком говорит, он говорит здорово. Однако и убедительно растолкованный Алексей Максимович - ницшеанец и сочинитель сверхнового завета, то бишь благовествования от Павла-пролетария, невольный убийца своего отца и своего сына (если последнего действительно убили), упрямец, сам себя, аки барон Мюнхгаузен, за косичку из бездны сделавший, жизнелюб и женолюб - несмотря на склонность к самоубийству и туберкулез, "свой среди чужих" за границей и "чужой среди своих" под "железным занавесом", поклонник Льва Толстого, ненавидевший крестьян, которых Толстой, наоборот, любил, великий писатель, которого никто не читает, загадочный к тому же, едва ли не как Шекспир, которого если не читают, то, по крайней мере, все же смотрят в исполнении Гибсона и Ди Каприо, - убедительно, повторяю, растолкованный Алексей Максимович все же ускользает. Вероятно, как тот самый призрак, что бродит по... Кто помнит, как дальше?

Может быть, нехорошо в рецензии на книгу писателя о писателе все время повторять слова "фантом", "призрак". Так ведь и до слова "миф" недолго договориться. Собственно, кто-то из критиков, быстро отреагировавших на выход книги Басинского, кажется, Андрей Мартынов, так прямо и сказал: задача этого труда отделить правду от мифов. Как бы не поняв, как бы забыв, что с мифами такая операция невозможна по определению. Ведь что такое правда, как не миф?

И коли так - какие могут быть претензии к мифологии от Павла Басинского? Разве что кибировские: мол, восторги и фантазии Басинского, может, и хороши, но не для тех, кто не очарован песнями о соколах-пролетариях. Впрочем, Кибиров и Басинский - люди противостоящих лагерей. Примерно как Горький и Бунин после октября семнадцатого.
Вопрос, стало быть, не в мифологии и даже не в идеологическом противостоянии. И претензии не к автору новой книжки про Горького, читающейся с трудом, но и с интересом. Вопросы и претензии, по-видимому, к издательству, запустившему в популярной серии проект для узкой, честно скажем, вымирающей группы читателей. И то бы ничего, кабы или сам Басинский, или кто-то другой одновременно в той же серии выдал бы более связную, сообразную как с традиционными принципами серии, так и с возможностями "широкого" читателя биографию писателя. Пусть даже и тенденциозную - иначе ж у нас не пишут: либо лирика, либо тенденция.

Помимо общих претензий к издательству можно добавить и частные. Что, к примеру, редакторам Петрову и Калюжной не бросился разве в глаза такой вот перл: "Все они (речь о книгах Нового Завета, написанных апостолом Павлом, или приписываемых ему. - В.Р.) входят в Евангелие как канонические тексты наряду с Евангелями от Матфея, Марка, Луки и Иоанна" (С. 344). Просто невозможно удержаться и не спросить: в какое именно из Евангелий, господа редакторы, входит, скажем, послание коринфянам?
Или: после хрестоматийной цитаты "Господа! Если к правде святой / Мир дороги найти не сумеет, / Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой!" черным по белому набрано: "Эти стихи Бомарше в переводе В.С. Курочкина..." (С. 346). Как тут не вспомнить старый анекдот о крещении евреев: пусть и не одно и то же, зато похоже.
Вернемся, однако, к тексту П. Басинского, хоть и подкинувшего в "кибировский стан" нелепую дезу в духе приснопамятного "твердого" фантаста Казанцева: Горький не есть Пешков, а есть форменный инопланетянин, который на Земле научился плакать, - в целом все же ведшего читателя за руку к иным выводам. Вот их краткое перечисление:

- Горький, внук православного и язычницы, был гуманист, романтик и идеалист, потому - никакой политик, каковая (политика), однако, влекла его едва ли не больше литературы;

- Горький обладал сложным и "страшно раздвоенным" мировоззрением, оттого, оправдывая Ленина и Сталина, одновременно оправдывал тех, кто стал их жертвами;

- Горький, не любивший ни Бога, ни людей, но веровавший в Человека (того небывалого, что с большой буквы и "звучит гордо"), Горький, лучше всех прочих "держащий удар" от соседа и судьбы, в конечном счете потерпел тотальное поражение: как писатель, как человек, как личность. И как мифотворец вышеуказанной идеи Человека с большой буквы.

В целом эти выводы, наверное, справедливы. Во всяком случае, справедливы в контексте мифотворчества Павла Басинского. Пользуясь ими, можно объяснить для себя и личный успех, и трагедию Горького. Но как быть с общечеловеческой комедией, с комедией любви, даже и обожания, с которыми относились и к Горькому, и - главное - к горьковским (что теперь-то уж поклоны бить, в общем-то, посредственным) писаниям столь разные люди: читатели и сочинители. Ведь не только так называемые писатели от станка да теоретики революционной религии клялись его "Матерью", но и те, кто что-то в литературе понимал. Как быть с теми, кто совсем не любит писателя Горького, политика Горького, даже публициста Горького, но тем не менее находится под обаянием какого-то стократ отраженного и преображенного его сияния?

Кто-нибудь скажет, пожалуй, что ныне от Горького осталось только его знаменитое тире. Но ведь это тире не что иное, как мы сами и вся наша новейшая история... Может, потому и любим, что не любим; может, в том и загадка, что самих себя стыдно и больно узнавать; может, потому и миф, что - "странная вещь, непонятная вещь"?

Ровно как у Басинского в книжке: Ленин есть, Сталин есть, Леонид Андреев - вот, пожалуйста, даже Крючков из кровожадной гадины во вполне симпатичного гражданина преобразился, даже какая-то там Липа Черткова, о которой Максимыч только и сказал: начал, мол, с акушерки, акушеркой и того, кончаю, даже Липа эта самая вполне себе просвечивается. А Горького... - тире, нету мальчика. Был ли? Наверное. Но ушел - и от дедушки, и от бабушки. Бродит, смоленский мальчишка, должно быть, по Европе.